«мотивация человеческого поведения сложна; это причина тому, что у нас пока не имеется хорошей теории на этот счет»547.

Заключение

Буквальный смысл слова «философия» — «любовь к мудрости». Профессиональный философ Нозик испытывал не больше интереса к мудрости, чем профессиональный теолог — к пониманию богов. Он был заинтересован в собственном «офисе» в коренном смысле слова — установившейся в обществе властной позиции касательно определенной области знания.

Пожалуй, отчасти потому, что Нозик был профессором философии в Гарварде, многие либертарианцы приняли его как одного из своих знаменосцев. После смерти он был возведен в статус философского гения. Я не разделяю такого суждения. Моя точка зрения на Нозика ближе к взгляду профессора философии в Ратгерском университете Колина Макгинна. В обширной рецензии на «Инварианты» Нозика для «Нью-Йорк ревью оф букс» Макгинн пишет:

Интеллектуальная энергия Нозика достойна изумления. В «Инвариантах» он c размахом обсуждает теорию относительности и квантовую теорию, космологию, модальную логику, топологию, эволюционную биологию, нейронауки, когнитивную психологию, теорию принятия решений, экономику и даже советскую историю — не говоря уже о его строго философских атаках на природу истины, объективности, необходимости, сознания и этики… Должным образом устрашенному, тщательно деклассированному, загнанному в молчание читателю, пожалуй, остается только горевать над собственной узколобостью548.

Макгин говорит о «несвязной болтовне» Нозика, представленной утверждениями вроде: «Я полагаю, что мысли, т.е. лингвистические или в любом случае семантические объекты, являются представлениями… нейронных состояний параллельно распространенного процессинга. Мысли в словах или словоподобных сущностях — способ, которым эти нейронные состояния параллельной распространенной обработки представляют себя нам… Семантическое содержание — способ, которым (определенные) нейронные состояния ощущаются нами»549. Макгин комментирует: «Очевидно, мысли не представляют в своем содержании нейронных состояний… что бы это значило — скажем, мысль о Лондоне — просто способ, которым тобой ощущаются твои нейронные состояния?»550. Здесь и далее на протяжении своего текста Нозик предается забаве, которую французы называют il faut épater le bourgeois[20], — верный знак интеллектуального позера. Понимал ли Нозик теорию относительности, квантовую теорию и топологию, или его ссылки на эти предметы служили украшением его тщательно продуманного образа?

Глава факультета философии в Гарварде Кристин Корсгиард назвала Нозика «блестящим и бесстрашным мыслителем… которого, очевидно, интересовало все»551. Нозик писал обо всем, но я не уверен, что его все интересовало. Он писал о смерти, не упоминая психиатрического преследования людей, которых объявляют наделенными «суицидальным риском»; о правах гомосексуалов, не упоминая долгой истории психиатрического преследования гомосексуалов; об употреблении наркотиков и законах о препаратах, не упоминая психиатрического преследования людей, стигматизированных в статусе «зависимых»; о политической свободе и о государстве, не упоминая войну против личной свободы и личной ответственности, развязанную психиатрическими агентами терапевтического государства.

Нозик работал со многими видными учеными, состоявшими в психиатрическом истеблишменте. Он участвовал в междисциплинарных группах, ответственных за «изучение злободневных вопросов… на которые ни одна дисциплина или факультет не могут ответить поодиночке». Среди этих вопросов были «злоупотребление веществами», «препараты и зависимости», которые он «изучал» вместе с такими ведущими защитниками психиатрических зверств, как Салли Сател552.

Отношение Нозика к психиатрическим мерам принуждения напоминало поведение трех легендарных японских обезьянок по отношению ко злу: не слышать зла, не видеть зла и не упоминать зла. Виттгенштейну принадлежат знаменитые слова: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать». Кредо Нозика могло бы быть: «О чем нельзя болтать без разбору, о том следует молчать». Qui tacet consentit[21].

Глава 14. Джулиан Саймон

Джулиан Саймон (1932‒1998) был профессором управления бизнесом в университете Мэриленда и ведущим сотрудником Института Катона. Получивший прозвище «убийца рока» за неопровержимую демонстрацию лжи в либеральной энвайронменталистской индустрии конца света, он считается одним из самых блестящих экономистов свободного рынка второй половины XX в. Директор по налоговым исследованиям в Институте Катона Стивен Мур предложил следующее резюме работы Саймона:

[В начале 1970-х и начале 80-х] каждый знал, что мир катится в ад. Предзнаменования этому были у нас перед глазами. Мы только что прожили десятилетие очередей за бензином, арабского нефтяного эмбарго, острой нехватки продовольствия в «третьем мире», ядерных аварий и безудержной глобальной инфляции… наиболее известный апологет конца света этого времени биолог Пол Эрлих появился [на ТВ] в «Вечерней программе с Джонни Карсоном», дабы внушить американцам ужас перед неизбежным планетарным голодом и высказать мрачные прогнозы, такие как: «Если бы я был игроком, я бы поставил круглую сумму на то, что к 2000 г. Англии не будет»… Благодаря возмутителю спокойствия Джулиану Саймону мы понимаем, что все это было ошибкой… Он показал, что со временем окружающая среда становилась чище, а не грязнее. Он показал, что «демографическая бомба» стала результатом массового глобального снижения младенческой смертности и впечатляющего увеличения продолжительности жизни. «Если мы наделяем жизнь человека ценностью, — утверждал Саймон, — этим переменам следует радоваться, а не жаловаться». Решающей предпосылкой Саймона было то, что главный ресурс — это люди… Последним оскорблением мальтузианцам стало пари на тысячу долларов, предложенное Полом Эрлихом Саймону, на то, что за десять лет, к 1980 г., пять сырьевых товаров (на выбор Эрлиха) подорожают. Эрлих проиграл: спустя десять лет цены на все выбранные сырьевые товары упали в среднем на 40%553.

Будучи профессиональным экономистом, Саймон не проявлял интереса к психиатрии, психическому заболеванию или охране психического здоровья. Однако в роли частного лица, ощущавшего депрессию, он написал книгу, амбициозно озаглавленную «Хорошее настроение: новая психология преодоления депрессии»554. Эта книга на редкость плоха, представляя собой наивный и неточный образец поп-психологии. Однако глубоко обоснованная позиция Саймона как либертарианца требует, чтобы я ее рассмотрел.

Психология депрессии Саймона

Саймон начинает книгу, определяя депрессию в терминах того, что субъект чувствует: «Вам грустно? У вас низкая самооценка? Давит ли на вас чувство беспомощности или безнадежности?»555. Грусть, мнение и чувство безнадежности или беспомощности — это ощущения, а не болезни. Рассматривать их так, как если бы это были болезни, — предположение, скачок в сторону веры. Среди столь многих слов Саймон не сообщает, является ли депрессия заболеванием или нет. Однако он настойчиво излагает дело так, будто это болезнь, и наивно поддерживает свою «дефиницию через описание» смехотворной правительственной пропагандой: «Восемьдесят процентов людей с глубокой депрессией могут быть успешно вылечены. Медикаментозное лечение, или психологические терапии, или сочетание обоих обычно облегчают симптомы в течение недель»556. Именно такую дезинформацию Саймон безжалостно