– Цел, не убился! – вертел его в руках отец. – И какая муха ее укусила! Могла и зашибить!

– У-у, дикошарая, – замахнулся на нее кулаком подоспевший старик, но не ударил. – Ить ведь, вцепился как клещ, не сбросила.

Лошадь равнодушно отворачивалась. Ее хвалить было не за что, натворила дел.

– Папа Митя, ты ее не наказывай, мы оба виноваты, – сказал Славка и похлопал ее по влажному боку, отпуская на волю. Лошадь понурилась, побрела к другим лошадям. Но вихрастый парень догнал, перехватил ей передние ноги путами.

Одна баба Поля не оценила Славкино геройство, накинулась на всех мужиков разом, отругала. И сама расстроилась, долго не могла успокоиться. Славка же пил чай и смотрел в окно, как остывает краешек неба там, где скрылось солнце. Оно медленно налаживалось на покой, ворочалось, посылая сполохи. А когда погасла раскаленная полоска, пришла таинственная ночь.

Мужики перед сном сидели на крыльце, курили, говорили об одном и том же: как славно работнули сегодня, что, пока погода стоит, надо успевать, застоговать сено. Славка жался к теплому боку папы Мити, слушал их и смотрел в звездное небо.

Темнота наплывала с земли, густо заволакивала все вокруг. А вверху пересвечивались звезды и к середине неба вроде сгущались. Прямо над Славкой, над старой избой, над сенокосными лугами тянулась широкая посыпанная серебристым песком дорожка. Мерцала, сеяла тонкий свет. Но стоило оторвать от нее глаза и глянуть в темноту, ночь приближалась к самому лицу, разглядывала в упор темными теплыми глазами.

Табачный дым выжил Славку с крыльца. Он поднялся, пересек желтое пятно света, отбрасываемого окном, обогнул угол избы, и сразу окунулся в бархатистую тьму. Сердце испуганно сжалось, но чего бояться, если рядом папа Митя? Нащупал ногами примеченное днем бревнышко, присел на него и прислушался. Вдалеке фыркали пасущиеся кони, среди скошенных лугов изредка вскрикивали сонные птицы, еле слышно шуршали травы.

Многое услышал он обострившимся в ночи слухом. За спиной вздыхала осевшая изба, поскрипывала, будто жаловалась на непутевую жизнь. Славка понимал – чего ж хорошего одной стоять. Старой и заброшенной. Зимой промерзают стены, летом протекает крыша. Только и радости, что люди на сенокос приедут, подлатают и согреют. Даст им кров – вот и не зря скрипит.

Изба нашептывала ему обо всем голосом бабы Поли. А чьим же еще? За день она столько всего порассказала Славке. Он вспоминает ее рассказы, и они будят в нем неясные ощущения. Будто он уже переживал такую вот чудесную сенокосную ночь. И сидел у старой избы, и дышал сладким запахом трав. И звездочки, все до единой, также смотрели на него, а ночь кутала в свое платье. А за углом так же приглушенно звучали усталые мужские голоса, и в них вплетался милый рокочущий говорок.

Жутко и весело сидеть одному под звездной бездной. Неведомая сила притягивает оттуда, вдруг оторвет от земли? Славка вскакивает и бежит в дом, чувствуя, как ночная прохлада пробралась под рубашку и захолодило тело. Забирается на полати, чувствует, как папа Митя подтыкает под бок одеяло, и мгновенно засыпает.

Ночь пролетает, как ласточка за окном – чирк черным крылом, и нет ее, стремительной. Славка сладко потягивается, открывает глаза. В избе стоит подозрительная тишина. С минуту еще лежит, прислушиваясь, поводит заспанными глазами, не веря своим глазам. И, резко отбрасывая одеяло, спрыгивает с полатей, будто паутом укушенный. В комнате ни души и тракторов след простыл. «Проспал, все на свете проспал! – от огорчения у него сводит губы. – Уехали, не разбудили, одного оставили…»

Славка бежит к окну, высовывается из него по пояс. От речки медленно идет баба Поля с полными ведрами на коромысле. С трудом поднимается по тропинке, ставит их на землю и охает:

– На старухе воду возят. Вечор бочку до дна выхлестали, а наполнить, конечно, забыли. Как оглашенные с этой работой. Да и то верно, нынешний день год кормит…

Бабу Полю, как ни строжит она голос, как ни грозит пальцем – вот я вам ужо! – никто не боится. Мужики лишь посмеиваются. Славка за свою жизнь повидал немало бранливых людей и умеет отличить, кто понарошку ругается, для порядка, а кто злобой исходит. Но так сильна его обида, что не глядит на бабу Полю и не отвечает.

– Совсем забыла, что не на старухах, а на сердитых воду возят, – спохватывается она и всплескивает руками. – Ну, ты сам посуди, я за день так напечкуюсь, хоть стой хоть падай! А кто мне, окромя тебя, поможет? Знаешь, сколько у нас с тобой сегодня дел? Оё-ёй, сколько! Приберемся, обед сварим, в лес пойдем. Отец твой наказал березовых веников заготовить…

Славка улыбается и забывает обиду. Поход в лес за вениками увлекает воображение. И отчаянно машет рукой: так уж и быть, успеет еще на сенокос, впереди дней много.

– А у меня и свое заделье в лесу есть. Травы поспели, надо насбирать. А то как же? – толкует ему баба Поля за завтраком. – Сейчас мало кто в травах толк знает. У меня бабка знатная травница была, кое-чему научила. Мамка твоя новая не была бы столь строга из-за своей учености, и тебя отварами отпоила. Да фельдшерица, одним словом, запрещает людям ко мне ходить. Таблетками их лечит, мое лечение суеверием обозвала. И чего народ у нас такой шибко доверчивый? Все хотят в одночасье оздороветь, да нет такого лекарства, чтобы хвори тут же улетучились. Намедни я ее самолюбие очень уела. Дочка председателя мальца принесла, а у него – грыжа. Заговорила я ее, грыжи как ни бывало. А мамка-то твоя уж и бумагу выписала, в районную больницу везти велела. Подвела я ее, она и разобиделась.

Славка с любопытством слушает. На свете немного людей, кому бы другой и всякий человек был интересен. А уж такой маленький, как он, и подавно. Кто бы стал с ним так доверительно беседовать в той, прежней, жизни, где он никому не был нужен?

На обеде Славка мужественно отказывается от предложения поехать на покос. Веники ломать – тоже дело мужицкое. Папа Митя удивленно хмыкает и одобряет это решение. И когда чуть спадает полуденный жар, баба Поля со Славкой отправляются в лес.

Дорога, заросшая мякотной травкой, скоро утягивается в извилистую тропку. Чудно, вот она была и нет ее. Раскидистый куст растет на пути. Баба Поля огибает его и поднимается вразвалочку на пологий, разомлевший под солнцем склон, усыпанный цветами. Славке смешно видеть со стороны, как она наклоняется, будто бьет поклоны матушке-земле. Да приговаривает: «А вот эту травку мы возьмем, она в самый сок вошла, самую целебную силу взяла. А эту погодим брать, не время…» Нашептывает над каждым стебельком и цветиком, как знахарка. Она и впрямь все знает. И для каждой травинки у нее особый голос и подход.

По леву руку стоит темный хвойный лес, а по праву – веселый березовый, насквозь белым солнцем пронизанный. И в нем звонко перекликаются разные птицы.

– Место тут травами богатое, да какими духмяными, здоровыми, – щурится она на березовый свет. – Вот наберем их, к березам пойдем…

Густое разнотравье запутывает ноги. Белые, желтые, розовые, синие цветы отовсюду глазеют на Славку. Хорошо им тут расти, подальше от пыльных дорог, от людей. Каждый цветок пахнет по своему. Славка еще недалеко от земли вырос и различает их тонкие ароматы, не нагибаясь. Баба Поля, едва новую травку отыщет, к себе подзывает. Легонько расправляет лепестки и листочки, знакомит.