И Анна верит. И та, другая женщина тоже.

– Разве я о многом прошу?

– Нет.

– Разве я не помогла тебе, когда ты попросила о помощи?

– Да.

– Разве… я не помогаю тебе вновь?

– Помогаешь, но… но это так… я не хочу знать! Не пойми меня превратно, но я не хочу в этом участвовать.

– Ты и не участвуешь. Ты просто встретила бедную заблудившуюся девочку, которой стало дурно, – голос уговаривал, он звенел натянутой струной, и Анна поняла, что женщина, казавшаяся такой спокойной, притворяется. – О тебе и не вспомнят. А завтра ты уедешь. Далеко-далеко… уедешь и предоставишь нам с твоим мужем позаботиться обо всем… Хорошо?

– Д-да…

Ей не позволят уехать.

Это Анна осознала весьма четко. И удивилась, как сама женщина не понимает вещей столь очевидных.

Ее руки коснулись чужие пальцы.

Она боялась. И волновалась. Потела. И запах пота перебивал тонкий аромат туалетной воды. Пот пропитал и перчатки, и Анна мысленно поморщилась, когда следы его остались на ее коже.

– Вот, возьми. Теперь она сделает все, что ты скажешь. Видишь, как я ей доверяю? Отведи ее к экипажу и возвращайся, постарайся все же не слишком мелькать. Все должно выглядеть естественно.

Анна слышала судорожный перестук чужого сердца.

– Может…

– Ты ведь знаешь, – этот вздох коснулся уха. – У меня нет другого выхода. И у тебя тоже, если, конечно, ты не желаешь остаток жизни провести в какой-нибудь деревне. На большее у твоего супруга денег не останется…

Значит, дело в деньгах? И в доме, который Анна отказалась продать?

– Мужчины так неосмотрительны, самоуверенны и лживы. – Лица Анны коснулись чьи-то пальцы. И странно, что ей, Анне, не позволено видеть, что стоит она, глядя на сизую стену, изучая узор трещин. – И трусливы. Если ты отступишь, что ж, твое право. Я выведу ее сама, и мы уедем. Просто уедем, позволив твоему мужу спустить в бездну остатки состояния. Быть может, ему повезет, хотя сомневаюсь… Белов не просто знаком с его высочеством, им случилось служить вместе. И школу не позволят закрыть. А стало быть, планы твоего мужа рискуют остаться лишь планами… и что тогда? Как скоро его компаньоны станут требовать возврата вложенных средств? И как он поступит?

Всхлип. И дрожь в руке, стиснувшей запястье Анны.

– Я скажу как… Так же, как поступил твой отец, дорогая. Он пустит себе пулю в лоб и будет счастлив при этом, что избавляется от всех проблем разом. Как же, честь… мужчины так пекутся о чести, что забывают о женщинах. Тебе же останутся его долги и обязательства. Ты будешь смотреть, как ваше имущество продают с аукциона, ты будешь говорить дочери, что она может забыть о своих планах на жизнь. Ты будешь подбирать ей жениха, из тех, кто согласен взять бесприданницу, и надеяться, что она уживется с мужем.

– Хватит! Хватит, пожалуйста, я все сделаю, но… но если вдруг… я скажу, что не понимала, не знала… Я ведь и вправду ничего не знаю!

– Именно, – легко согласилась та, которая стояла за спиной Анны, поправляя ее волосы. – Ты ничего не знаешь, а потому винить тебя не в чем. Разве только в любви к своей семье. Но все женщины в том виновны. А теперь идите. И постарайся вернуться побыстрее.

– Мне ее просто… оставить?

– Да.

– А она…

– Нет. Здесь ей кровь не поможет, тем более столь слабая. Господи, до чего все неудачно получилось…

Анну развернули. И подтолкнули к двери. А супруга градоправителя, подхватив Анну под руку, прошипела:

– Не вздумай скандалить. И улыбайся, постарайся выглядеть искренней. Вот немного еще более искренней… ты ведь счастлива побывать на балу? Скажи?

– Да, – голос тоже чужой, тоньше, звонче. А в зеркале, мимо которого Анна проходит, отражается высокая худощавая девушка. Она не слишком красива, и кажется, знает об этом и потому смотрит хмуро.

Ей не к лицу светлое платье. И прическа.

И вовсе кажется, девушку наряжали так, чтобы подчеркнуть ее недостатки.

– Ах, дорогая, позволь представить тебе мою дальнюю… Конечно, порой приходится оказывать услуги… Хорошая девочка, но, к сожалению, с характером, это несколько затрудняет… А сейчас, представляешь, вовсе раскапризничалась – мигрень. В таком возрасте – и мигрень! Придется… да, да, понимаю… Улыбнись, милая… Мы всенепременно заглянем…

Улыбки. Кивки и легкие поклоны. Великосветский танец, в котором Анну заставляют принимать участие, и она вновь же кланяется.

Улыбается. Старается соответствовать чужому лицу. И отчаянно пытается дозваться до тьмы…

Но та не слышит. Почему не слышит? Почему не видит Анну?

Поклон. И щебет…

– Мамочка…

– Позже, дорогая… найди отца, скажи ему… впрочем, просто найди… и будь добра, не пей больше.

К страху, который окутывает женщину, добавляется толика раздражения. Почему-то Анна очень явно видит эти чужие чувства.

И раздражение некрасивое.

Вновь пьет… сколько? Третий бокал, и только из тех, что она видела. Много… Светлана не выглядит пьяной, несколько более веселой, чем следует, но еще немного – и слухи пойдут. Уже ходят. Прислуга, чтоб ее… только и дай повод поговорить. А Светочке следует быть осторожной.

И замуж. Обязательно замуж. Чем скорее, тем лучше. Приданое растрачено, но никто пока не знает. И драгоценности есть, те, родовые, которые удалось выкупить после ее, Анастасии, замужества. Пусть они заложены, но…

Беспокойство становится обыкновенным, привычным.

И Таржицкая ускоряет шаг. Она спешит избавиться от Анны, потому как, находясь рядом с ней, участвует в чужой затее. Потом, позже, она уговорит себя забыть об этом участии. Убедит, что не причинила зла, она ведь не убивала…

А ее убьют, просто чтобы разрубить нить, связывающую блистательную княгиню Холмогорову-Ильичевскую и мещанку Анну…

– Прошу прощения, – этот мужчина появляется вдруг из тени. Анна точно знает, что его здесь не было, не могло быть, но вот он стоит, загораживая дорогу, и смотрит. Так… с удивлением некоторым.

С печалью. О ком он печалится?

– Я так и не сказал вам, что впечатлен. Мне случалось посещать многие вечера, но ваш воистину особенный…

Ей приятно. Похвала задевает струны души, и радость почти не отравлена страхом.

А мужчина все еще смотрит на Анну. И камень на ее груди, та стекляшка с запечатанной кровью, которую то ли не увидели, то ли не сочли важной, медленно нагревается под его взглядом.

– Ах, ваше высочество… – лепечет что-то, она сияет от счастья и от восторга, который кажется самой Анне искусственным, и мужчина знает об этом.

Не может не знать.