– С помадой ты перестарался, – укоризненно произнесла я.

– Ничего подобного. К тому же он быстро сотрет ее с твоих губ поцелуем, – рассеянно произнес Сами.

Я встала.

– Теперь туфли, – объявил Сами. – Понятия не имею, почему ты все время ходишь в одних и тех же.

Я промолчала.

– Что еще у тебя есть?

– Кеды.

– Хм. Продолжай.

– Балетки.

– Показывай.

Я представила балетки на суд мастера. Эта пара туфелек – одна из самых красивых моих вещей. Купила перед несчастным случаем. Синие, на плоской подошве, с бантиками из бледно-голубой ленты и полосатой подкладкой. Обычно в Кидинсборо таких изящных вещиц днем с огнем не найдешь. Там все круглосуточно расхаживают или на каблуках, или в кроссовках. Я даже не представляла, куда буду их носить. Ни для клуба, ни для паба не годятся. Слишком нарядные, быстро истреплются. Вдобавок, если приду без каблуков, все будут разговаривать поверх моей головы. А по улице в таких балетках и вовсе ходить противопоказано: первый же дождь их погубит. На работу такие не наденешь, на музыкальный фестиваль тоже.

Но они такие красивые, такие особенные… Перед тем как убрать балетки в коробку, продавщица положила их в тканевый мешочек, завернула в полосатую оберточную бумагу, заклеила сверток красивой наклейкой со старинной эмблемой. Я принесла балетки домой, убрала в свой старый шкаф из MFI и стала мечтать о вечеринке в саду, на которую меня когда-нибудь пригласят.

А потом моим фантазиям положил конец инцидент на фабрике. Так ни разу их и не надела. Балетки недостаточно защищают ногу и вдобавок могут попросту соскользнуть.

Сами внимательно их оглядел.

– Да. То, что надо, – изрек он. – Очень милые. Будешь выглядеть как старлетка пятидесятых на Круазетт.

Я закатила глаза:

– Пойду надену.

– А почему здесь не можешь? – удивился Сами.

Тут мне пришло в голову, что надо привыкать показывать мужчинам мою ногу. Со вздохом села и сняла туфлю.

Сначала Сами ничего не сказал, но потом глаза у него стали размером с блюдца.

– Ух!.. – выдохнул он.

– Точнее и не скажешь, – вздохнула я.

Привыкну ли я когда-нибудь к этой ровной диагональной линии на том месте, где раньше были два пальца? Смогу ли спокойно смотреть на синевато-багровые шрамы?

– Согласна: жуткое уродство.

– Дорогая, – произнес Сами, гладя меня по плечу. – Девочка моя.

– Лорана от одного взгляда вырвет.

– Глупости. Он твою ногу едва заметит, – утешил Сами, но тут бросил на мою ступню обеспокоенный взгляд. – Главное, чтобы не оказался фетишистом. Если его фетиш – ступни, дело дрянь. А вот если ампутация, тебе повезло. Ой, дорогая, не плачь.

Но я не смогла удержаться. Уже полдня вся на нервах и на эмоциях, а этот разговор стал последней каплей.

– Прекрати, иначе твой незаметный макияж потечет и превратится в заметный! – велел Сами.

Но по моим щекам неудержимо катились слезы. Я не из тех женщин, которые красиво плачут.

– Ладно, сейчас сделаю тебе мартини, – пообещал Сами. – Только маленький.

Его «маленьким» мартини можно наполнить бассейн, но я все равно была благодарна. Мы сидели на балконе, любовались темнеющим небом (я – с нарастающим трепетом). Сами сочувственно выслушал всю историю, качая головой в нужных местах.

– Нет худа без добра, – наконец заметил он. – Зато в Париж приехала.

– По-твоему, ради этого стоило потерять два пальца? – Я покачала головой.

– Я потерял всю семью, – произнес Сами, задумчиво помолчав.

– Они бы тобой гордились, – искренне заверила я.

Сами невесело рассмеялся:

– Они бы гордились успешным бухгалтером в Алжире. Несколько жен, куча детей, собственный дом. А у меня все наоборот, hé?

– Зато я тобой горжусь, – объявила я, чокаясь с ним бокалом.

– Еще бы: сама даже в постель с мужчиной лечь боишься, – поддел Сами.

Но эта была всего лишь добродушная шутка.

Сами тоже со мной чокнулся, и тут громко позвонили в дверь.

– О нет! – крикнула я, вскочила и выплеснула на себя остатки мартини. Отлично, теперь от меня будет пахнуть так, будто весь день просидела в баре.

– Обуться не забудь! – крикнул Сами.

– Да-да, – ответила я и схватила сумку.

Интересно, если я суну туда свежие трусы и зубную щетку, о чем это будет говорить: о практичности или о распущенности? На всякий случай спрятала и то и другое в отделение за молнией.

– J’arrive! – крикнула я в домофон, потом поспешила к двери.

Но обернулась на пороге. Сами стоял в балконном проеме, допивал мартини и окидывал свои парижские владения таким взглядом, будто решал, на какой округ нацелиться сегодня.

– Спасибо! – сказала я.

– De rien[46], – ответил он с широкой улыбкой. – Иди и получай удовольствие, а то познакомлю тебя с одним любителем ампутаций.

– Уже ушла! – заторопилась я.

Я не столько увидела, сколько почувствовала, как дверь на втором этаже на секунду приоткрылась. В этой квартире живет та самая старушка, которая разозлилась, когда я по ошибке позвонила к ней. Такое чувство, что она никогда не выходит из дома.

– Bonsoir, – набравшись смелости, поздоровалась я.

Но старушка не ответила. Дверь бесшумно закрылась, и на площадке снова стало темно. Отчего-то сделалось не по себе. Стараясь избавиться от этого чувства, я поспешила на улицу.

Лоран стоял возле дома в простой, но дорогой на вид поношенной желтой рубашке и джинсах. Заметив меня, не улыбнулся. Вместо этого окинул оценивающим взглядом, будто в первый раз видел. Только бы не покраснеть!

– Прекрасно выглядите, – произнес Лоран.

– Спасибо.

Ну почему он не волнуется так же, как я? Лоран – прямо-таки образец олимпийского спокойствия.

– Может, поедим где-нибудь?

Нет, есть мне совсем не хотелось. Вот выпить – другое дело, но с Лораном такой номер не пройдет. Это же не Дэйв Хемпсон, которому я делала минет в «форде-сиерра» его мамы.

Я молча покачала головой.

– Тогда давайте прогуляемся. Целый день простоял у плиты, согнувшись в три погибели.

Зря я беспокоилась, что потеряю балетки. Они совсем легкие, но на ноге сидят как влитые, даже на левой – той, что без двух пальцев. Такое ощущение, будто в них не ходишь, а паришь. Мы пересекли Понт-Неф и направились к Лувру. Пока шли, загорелись старинные фонари из кованого железа. Они включались у нас над головами один за другим: хлоп, хлоп, хлоп. Длинные цепочки световых гирлянд вдоль берегов Сены тоже ожили и засияли в темноте.