– Да для чего? – мне приходится понизить голос, чтобы Вероника не услышала. – Чтобы люди жалели ее? Ты бы хотела, чтобы тебя любили только потому, что у тебя опухоль? Разве они не должны стараться любить ее такой, какая она есть, а не за то, чем она не может управлять?

– Я никому не скажу, ладно? Да и Мигель тоже. Считаю, что Вероника поступает глупо, но мы будем уважать ее мнение. И перестань надрываться. Я присоединилась к вашей группе, чтобы помочь вам. Помочь тебе. Помочь ей. Я не бессердечная, и мне действительно не нравится тот факт, что ты заставляешь меня чувствовать себя именно такой.

– Она не хочет, чтобы кто-то знал! – кричу я шепотом.

– Я понимаю! – шипит она в ответ. – Но это не моя вина, что твоя мама мне все рассказала. Я знаю об этой опухоли и рада, что знаю, но я не виновата в том, что кто-то другой решил разболтать чужую тайну. Я никому больше не скажу и не сделаю этого, потому что понимаю, что это секрет. У меня он тоже был. Помнишь?

Я тру лицо руками. Да, я помню. Помню ее страх, когда она сказала мне, что любит девочек, а не мальчиков. Как она боялась, что я отвергну ее, а потом умоляла меня сохранить ее тайну. Я так и сделал, а теперь спрашиваю свою лучшую подругу, может ли она сделать то же самое.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже, – говорит она, – но все это не меняет того факта, что я боюсь смерти, а она – нет, и теперь я стою над телом мертвеца, ожидая, когда костлявая рука протянется из-под земли и утащит меня вниз.

– Этого не случится, – говорит Вероника, и мой желудок падает, когда она подходит к Сильвии. Как много она услышала и обвинит ли меня? А ей следовало бы. Похоже, что просто знать меня – это уже проблема, которой никто не сможет избежать.

Я изучаю Веронику, ища хоть какой-то признак того, что она нас слышала. Она молчит, когда расстроена, и непонятно, задело ее это или нет. Вероника – мастер маскировки.

– Мы нашли статую, – она тычет большим пальцем за плечо, и в ее тоне слышится приключение, – пойдемте, проверим ее.

Кудри Вероники подпрыгивают, а ее красная клетчатая юбка колышется вокруг бедер, когда она отворачивается от нас. Она одета в тяжелую джинсовую куртку, которая кажется на ней слишком большой, и легинсы в черно-белую полоску, на ногах армейские ботинки. Чертовски сексуально. Она смотрит на меня через плечо и подмигивает, а значит, понимает, о чем я думаю.

– Как думаешь, она нас не слышала? – шепчет Сильвия.

– Ну, не знаю. – Я следую за Вероникой, и Сильвия идет рядом со мной.

– Ты собираешься ей сказать? Что мы с Мигелем знаем?

Мои внутренности напоминают мусорную яму. В этом нет никаких хороших новостей для Вероники. Если я скажу ей, то она поймет, что другие люди знают и жалеют ее. К тому же она поймет, что моя мама – это свалка ядерных отходов для сплетен. Но если я не скажу ей, это тоже будет неправильно.

– Пока еще не знаю. Скорее всего. Но только не сейчас.

Лицо Мигеля освещает экран его мобильного телефона, на котором он что-то быстро просматривает.

– Итак, я нашел две истории об этой статуе. Первая – та, о которой мы вам рассказывали раньше: если вы дотронетесь до рук Марии, и они будут холодными, то умрете.

– Супер, – бормочет Сильвия.

– И вторая: если Мария сложит руки на груди и будет смотреть вниз, то все здесь будут жить, – Мигель продолжает читать, – но если Мария раскинет руки и будет смотреть на небо, то, по крайней мере один из нас умрет.

Сильвия крепко обхватывает себя за плечи, будто толстовка на ней недостаточно большая и теплая.

– К вашему сведению, я ненавижу каждого из вас. Истории о религиозных статуях, которые двигаются, не крутые, я никогда больше не засну.

– Ну что, ребята, вы готовы посмотреть, как она стоит? – спрашивает Вероника с лукавой улыбочкой, и я уже догадываюсь о вердикте.

– Нет, – Сильвия поворачивается спиной в тот момент, когда Вероника освещает статую фонарем, – я ничего не хочу знать. – Она смотрит на меня. – Так что делает эта статуя? Нет, я передумала. Только не говори мне. Ее руки широко раскинуты, не так ли? Забудь об этом, не говори мне.

Мне трудно скрыть улыбку, и, когда я все-таки улыбаюсь, Сильвия бросает на меня свирепый взгляд.

– Ты совсем не симпатичный.

– Я никогда и не говорил, что это так, – говорю я и оглядываюсь, чтобы увидеть Веронику и Мигеля, улыбающихся от уха до уха, потому что есть что-то забавное в том, чтобы вот так играть со статуей.

– У нее сложены руки, – говорит Вероника.

Сильвия смотрит мне прямо в глаза.

– Правда? Реально? Потому что, если я повернусь, и она будет стоять там с протянутыми руками, клянусь богом, я ударю тебя в живот.

– Руки сложены, – подтверждаю я.

Но когда Сильвия начинает поворачиваться, Мигель ахает:

– Она только что двинулась!

Сильвия замирает в ужасе, но, посмотрев в итоге на статую, видит, что руки все еще сложены на груди. Она бросает на Мигеля сердитый взгляд.

– Ты покойник.

Мигель начинает пятиться назад, так как прекрасно понимает, что Сильвия быстрее его.

– Тогда, наверное, хорошо, что я уже на кладбище.

Они с Мигелем уходят, и их крики и смех уносятся в ночь.

Остаемся только я и Вероника. Она улыбается, и это прекрасно, но какая-то часть меня отяжелела. Меня так бесит, что есть вещи, которые я должен сказать ей, но которые она не хочет знать. Я поднимаю камеру и фотографирую ее.

– Надеешься найти сферу духа, привязанную ко мне? – спрашивает она.

– Нет, просто нравится фотографировать тебя.

– Хм… – только и отвечает она. Потом Вероника поворачивается на цыпочках и изучает статую Марии. – Должна признать, Сильвия права. Статуя просто жуткая. Будучи христианкой и все такое, я думаю, что должна находить какой-то покой в фигуре Божьей Матери, но ничего не нахожу… даже наоборот.

Я вынужден согласиться, когда делаю несколько снимков статуи. Энергия кладбища совсем не похожа на ту, что была на мосту. Здесь есть что-то темное, тяжелое, как будто что-то маячит за могильными камнями, среди деревьев, наблюдает, ждет… чтобы присоединиться.

– Такое ощущение, что мою кожу покрывает слой слизи, и чем дольше мы здесь находимся, тем толще он становится.

– Это потому, что сегодня пасмурно, а ближе к вечеру ожидается гроза. Это энергия в атмосфере мешает нам работать.

– Это действительно энергия, – говорит Вероника, – но дело не в погоде. Я думаю, это здешние духи. Те, что были на мосту, казались более открытыми и гостеприимными после нашего падения, но здесь… Я чувствую, что они хотят, чтобы мы ушли.

Вероника протягивает руку, и меня пронзает электрический разряд, когда ее пальцы соприкасаются с руками Марии. Я делаю несколько снимков и с удивлением обнаруживаю, что мои собственные руки дрожат, когда я опускаю камеру. Вероника больше не прикасается к статуе, но вытягивает пальцы, как будто они затекли и болят.