Это был пикап «шевроле-сильверадо» 1982 года. Такие в Стамбуле встречаются редко, куда больше они подходят для тихих дорог Австралии или Америки. Судя по виду, когда-то эта машина была золотисто-желтой, яркого и радостного оттенка, однако теперь ее усеивали пятна грязи и ржавчины. Впрочем, на самом деле внимание полицейского привлекла фигура сидевшего за рулем. Сиденье водителя занимала крупная женщина с сигаретой в зубах, ее ярко-рыжие волосы торчали в разные стороны.

Пикап промчался мимо, и полицейский успел заметить тех, кто сидел в кузове. Они плотно прижались друг к другу, чтобы защититься от ветра. Пусть лица различить было сложно, но неудобство пассажиров ощущалось уже от того, как именно они сидели. В руках они держали, как показалось полицейскому, разного вида лопаты и мотыги. Внезапно машину повело влево, а потом вправо, она точно устроила бы аварию, если бы на дороге были другие автомобили. Полная женщина в кузове вскрикнула и потеряла равновесие, выпустив кирку, которую сжимала в руке. Инструмент со стуком рухнул на дорогу. А потом они просто исчезли – грузовичок, водитель и пассажиры.

Полицейский бросил окурок на землю, наступил на него ногой и тяжело сглотнул. Он не сразу сумел осознать то, чему только что стал свидетелем. Дрожащими руками он открыл дверцу патрульной машины и вынул рацию.

Его коллега тоже безотрывно таращился на дорогу. Когда он заговорил, в его голосе слышалась тревога.

– Бог мой, ты видел? Неужели это кирка?

– Похоже на то, – ответил полицейский постарше, изо всех сил стараясь, чтобы его слова звучали уверенно и спокойно. – Пойди подними ее. Возможно, она понадобится нам как вещественное доказательство, да и потом, ее нельзя там оставлять.

– Как думаешь, что происходит?

– Чутье подсказывает мне, что этот пикап не просто так куда-то торопится… тут что-то не так. – Он включил рацию. – Дежурный Два-три-шесть, диспетчер, прием!

– Говорите, Два-три-шесть.

– Пикап «шевроле». Нарушение скорости. Может представлять опасность.

– Другие пассажиры есть?

– Так точно. – Слова застревали у него в глотке. – Подозрительный груз – четыре человека в кузове. Направляются в Килиос.

– Килиос? Подтвердите.

Полицейский еще раз продиктовал описание и место, а потом подождал, пока диспетчер не передаст информацию другим местным подразделениям.

Когда треск автомобильной рации затих, полицейский помоложе произнес:

– Почему Килиос? Там в такое позднее время совершенно нечего делать. Сонный старинный городок.

– Возможно, они собрались на пляж. Кто знает, может, у них вечеринка при свете луны.

– Вечеринка при свете луны… – повторил полицейский помоложе, в его голосе сквозила легкая зависть.

– А может, они направляются на это паршивое кладбище.

– Какое кладбище?

– А-а, ты его не знаешь. Странное, жутковатое место у моря. Рядом со старой крепостью, – задумчиво произнес в ответ полицейский постарше. – Как-то поздно ночью, много лет назад, мы преследовали одного мерзавца, и эта сволочь побежала на кладбище. Я бежал за ним – боже, как я был наивен! В темноте я обо что-то споткнулся. Может, корень дерева, а может, бедренная кость. Я даже боялся разглядывать. Просто поковылял дальше. Потом услышал что-то впереди – тихий, глубокий стон. Я не сомневался, что это не человек, однако на животное тоже было не похоже. Я развернулся и помчался обратно, откуда пришел. И потом – готов поклясться на Коране! – этот звук стал меня преследовать. В воздухе ощущался странный тухлый запах. Никогда в жизни мне еще не было так страшно. Мне удалось выбраться оттуда, но на следующий день жена спросила меня: «Что ты делал прошлой ночью? Твоя одежда отвратительно пахнет!»

– Ого, ужас какой! Я не знал.

– Ага, ну, считай, что тебе повезло, – кивнув, ответил полицейский постарше. – Это одно из тех мест, о которых лучше не знать. Только про́клятые оказываются на Кимсэсизлер-Мезарлыи. Только обреченные.

Примерно в часе езды от центра Стамбула, на берегу Черного моря, стоит старая греческая рыболовецкая деревушка под названием Килиос, знаменитая своими пляжами с мелким песком, маленькими гостиничками, отвесными скалами и средневековой крепостью, которая не однажды успешно отражала нападения. За долгие века многие приходили сюда и уходили, оставляя после себя песни, молитвы и проклятия: византийцы, крестоносцы, генуэзцы, корсары, османцы, донские казаки и – совсем ненадолго – русские.

Теперь уже никто этого не помнит. Песок, из-за которого эта местность получила свое греческое имя – Килия, – засыпал и стер все, заменив останки прошлого аккуратным забвением. Теперь вся прибрежная полоса стала популярным местом отдыха туристов, эмигрантов и местных. Здесь все было на контрастах – частные и общественные пляжи, женщины в бикини и женщины в хиджабах, семейные пикники на пледе – и проезжающие мимо велосипедисты, ряды дорогих вилл, затесавшихся между дешевым жильем, густые рощи из дубов, елей и буков – и асфальтовые парковки.

Море в Килиосе довольно-таки бурное. Разрывное течение и сильные волны каждый год топили по нескольку человек – их тела из воды вылавливали спасатели на резиновых лодках. Сложно было сказать, от чего именно они погибали – от того ли, что заплывали за буйки, из-за собственной самоуверенности или из-за того, что подводное течение затянуло их в свои объятия, словно нежная колыбельная. Отдыхающие прямо с берега наблюдали за развитием очередного трагического происшествия. Прикрывая глаза от солнца, глядя в бинокли, они устремляли взоры в одну точку, словно их кто-то заколдовал. Когда они возобновляли разговор, то делали это с воодушевлением, словно компаньоны, обсуждающие общее приключение, однако длилось это всего несколько минут. В конце концов отдыхающие возвращались к своим шезлонгам и лежакам. Некоторое время на их лицах оставалось неуверенное выражение, словно они раздумывали, не поехать ли еще куда-нибудь – на какой-нибудь другой пляж с таким же золотистым песком, где ветер дует потише, а море ведет себя спокойнее. Однако место это было прекрасно в других отношениях: доступные цены, хорошие рестораны, щадящая погода и невероятно красивые виды; да и вообще, только Богу известно, как давно им пора наконец отдохнуть. Пусть никто никогда не говорил об этом вслух, а многие и про себя вряд ли в этом признавались, в какой-то степени они даже презирали погибших за то, что те осмелились утонуть на курорте. Это казалось поступком крайне эгоистичным. Ведь они работали в поте лица целый год, копили деньги, смирялись с капризами начальников, сдерживали гордость и гнев и в минуты отчаяния мечтали об отдыхе на солнышке. Так что отпускники оставались тут. Когда им хотелось охладиться, они быстро окунались в воду, отгоняя неотвязные мысли о том, что всего несколько минут назад какой-то бедолага встретил здесь свою смерть.

То и дело в этих водах опрокидывалась лодка с беженцами. Их тела доставали из моря и складывали рядами, и тут же собирались журналисты, пишущие свои статьи. Затем тела складывали в грузовики-холодильники, в которых обычно возят мороженое или рыбу, и отвозили в специальное место захоронения – на Кимсэсизлер-Мезарлыи. Афганцы, сирийцы, иракцы, сомалийцы, эфиопы, суданцы, нигерийцы, ливанцы, иранцы, пакистанцы – все они были похоронены очень далеко от места своего рождения и весьма беспорядочно, там, где нашлось место. Со всех сторон они были окружены турецкими подданными, которые, хотя и не были ни беженцами, ни нелегальными мигрантами, оказались совершенно чужими на собственной земле. Вот так и существовало в Килиосе место захоронения, о котором не знали ни туристы, ни многие местные, единственное в своем роде. Оно предназначалось для трех видов мертвецов: ненужных, никчемных и неизвестных.