Коммерческий успех книги Таня Сидорова пережила спокойно. Она отнеслась к нему как к непредвиденному следствию продуманных действий, то есть как к побочному эффекту, который приятен, но только в качестве приложения к основному результату. То есть к Лукичу, к его расположению, благодарности, встречам и, чего скрывать, бесконечному кружению вокруг собора Василия Блаженного. Популярность была бы очень кстати, но только как десерт, а не основное блюдо.

С основным блюдом, однако, случилась заминка. Официантка-судьба не несла заказанное кушанье. Таня изнывала. Лукич не звонил. Звонили разнообразные не те. А значит, шумиха вокруг книги была лишена главного и единственного смысла. Тане звонили из разнообразных газет с просьбой что-то прокомментировать, звали на какие-то эфиры и ток-шоу, но все это ее не радовало. Популярность, к которой стремилась журналистка Татьяна Сидорова, потеряла для нее былую ценность. Она знала, что для популярности нужно быть или глыбой, как Познер, или мыльным пузырем, как Малахов. К глыбам Таня себя не относила. Быть мыльным пузырем не хотела. Поэтому спокойно пережидала, когда пена популярности спадет сама собой. «Рожденный ползать летать не хочет», – диагностировала Таня свое состояние.

Хотелось не просто ползать, а заползти, отползти в укромное местечко, свернуться там калачиком и тихо-тихо, сладко-сладко и долго-долго плакать. Ведь не сбылось главное, ради чего она старалась, Лукич не позвонил. Не случилось то, ради чего Таня собирала материал, облекала его в ту форму, которая застыла типографским шрифтом на белой бумаге. Стало быть, все напрасно.

Первое время эти страдания даже были отчасти приятны. Таня грустила светло, как будто внутри ее светил маячок, извещающий, что Лукич обязательно позвонит. Если не сегодня, то завтра, а если не завтра, то послезавтра, ну или на днях, вот-вот, вскоре, через пару дней. Надежда подкрашивала печаль в благородный цвет отложенной радости. Было в этом даже что-то романтичное, дескать, она ждет-пождет и обязательно дождется. Как Ассоль своего Грея. Или даже лучше. Потому что Ассоль ждала безосновательно, можно даже сказать, на халяву, а Таня – с полным правом. Та лишь мечтательно бродила по берегу и строила глазки океанским волнам, а Таня, закатав рукава, помогала Лукичу построить корабль, швартующийся в Государственной думе. Таня готова была признать за алые паруса даже стальные бока подводной лодки, лишь бы ею управлял Лукич, в сравнении с которым Грей безжалостно проигрывал и смахивал на пижона со своими крашеными парусами.

Но время шло, а Лукич все не приплывал. И даже не звонил. Тревожные нотки нарастали, отравляя ожидание подозрением в безнадежности. Изо всех сил Таня убеждала себя в том, что история с сыроделом еще не завершена, что в конце стоит многообещающее многоточие. Три точки были подобны трем китам, на которых держалась Танина надежда. Многоточие было порталом в воображаемый мир, где точки, как крохотные маковые зерна, вот-вот набухнут, нальются жизнью и превратятся в полнокровные цветы, составив трио веры, надежды и любви.

Молчание Игоря Лукича превратило Таню в сгусток оголенных нервов. Она почти не ела и не пила. Руки, вцепившиеся в телефон, категорически отказывались поменять его на ложку и вилку. Таня превратилась в памятник собственному страданию. Мир колыхался, как сквозь толщу воды, и его пропорции, звуки, запахи стали искаженными и далекими. Близким был только набат в ушах: «Он никогда мне не позвонит». «Никогда», – шаркали тапочки Лидии Ивановны. «Никогда», – тявкала ее собачка. «Никогда», – скрипела дверь ее отдельного кабинета в редакции. «Никогда», – отбивала ритм безжалостная столица. Но за этими словами все-таки маячила надежда в виде крохотного «а вдруг?».

Об окончании сезона надежд ее известил писк СМС-сообщения. Это было стандартное банковское уведомление о том, что на счет гражданки Сидоровой поступила крупная денежная сумма. Через полчаса Таня уже сидела в очереди в банке, подбадривая себя надеждой, что произошла какая-то ошибка.

Молодая сотрудница банка по предъявлению паспорта дала справку о происхождении денег. Это был перевод от Игоря Лукича. Он, как и обещал, выплатил солидный гонорар. Стало быть, они в расчете. Как там? «Не обижу, будешь довольна». «Более чем», – крутилось на языке в ответ.

У Тани задрожали губы. Сотрудница банка впервые видела, чтобы люди так бурно реагировали на денежные поступления. «Наверное, от счастья плачет, вот дура», – подумала она не без зависти.

Многоточие, обещающее продолжение, завихрилось, смесилось в комок, похожий на жирную и окончательную точку. Только в этот момент Таня поняла, что надеяться больше не на что, что Лукич не позвонит. Никогда. Он рассчитался с ней, подвел итог, завершил эту историю. И сделал это как истинный бизнесмен, с помощью банковской проводки.

Вернувшись из банка к себе в кабинет, Таня сняла со стены плакат с изображением собора Василия Блаженного, скатала его в трубочку и засунула за редакционный шкаф, где хранилось ненужное барахло. В этом редакционном чистилище отлеживались старые бумаги перед выносом на помойку. Хорошо бы сразу вынести в мусорку, чтобы не плодить хлам, но от одной мысли, что в коридоре можно встретиться с Людкой, с ее расспросами и сострадательной заботливостью, хотелось забаррикадироваться в кабинете на веки вечные. Пока не выльются все слезы, смывающие надежды. Сколько же их надо выплакать? Ведро? Цистерну?

Нет уж, не дождетесь. Таня зло прикусила губу, купируя болью последние слезы. Надо только убедить себя, что жизнь продолжается. «Все живы», – как говаривала Людкина свекровь. Ну патологоанатомам виднее. Что случилось? Никто ей ничего не обещал. Она сделала работу, и с ней достойно расплатились. Чего она ждала? Точнее, на каком основании она этого ждала? В чем трагедия? Жизнь продолжается. Дышать носом, вдох-выдох, все боли проходят, надо только дышать. Дышать и верить, что жизнь продолжается. Трудно дышать и почти невозможно верить, но надо постараться. Тем более что другого варианта у нее нет, только дышать и верить.

Судорожно вздохнув, Таня полезла в сумку и достала кошелек. Кнопка на потайном кармашке была тугой, неразработанной. За все годы московской эпопеи кнопку ни разу не потревожили. Там хранился чек. Тот самый, от шоколадного тортика, подаренного когда-то Прекрасной Валерии по случаю поступления на журналистский факультет. «Сохрани на память. Это твой билет в мир журналистики». Чек был как новенький. Таня покрутила его в руках, попыталась сделать из него кораблик, но чек был маловат для этой затеи, не держал линии сгибов, заминался. Он не годился даже на кораблик. Бесполезный лоскут бумаги. Таня без сожаления скомкала его и отправила в мусорную корзину.

Таня была в таком разобранном состоянии, что пропускала мимо сознания все события внешнего мира. Воскресенье, завершающее вторую неделю сентября, она решила провести в постели. Но не тут-то было. Оказалось, что нагрянул какой-то праздник. Таня поняла это по раннему подъему Лидии Ивановны и запаху духов «Красная Москва», который, как удушливый газ, заползал под дверь Таниной комнаты. Собачка громко скулила от возбуждения.