— Хорошо, принеси, — разрешила она, и трактирщик начал, пятясь, отступать.

— Погоди, голубчик, — остановил я его, — не знаешь, как здоровье боярина?

— Какого боярина? — испуганно спросил он, продолжая пятиться.

— Требухина.

— Откуда мне такое знать, мы люди маленькие, — уже издалека ответил он.

Жизнь делалась все интереснее. Кажется, милое семейство имело в округе солидную репутацию.

— Вот видишь, если бы твой отец умер, об этом здесь все знали, — сказал я Наталье. — Может быть, лучше вернемся в. Москву?

Наталья посмотрела на меня странным отсутствующим взглядом. Потом неожиданно улыбнулась и облизала розовым языком красиво очерченные чувственные губы. Спросила:

— Ты сегодня нарочно решил меня дразнить?

— Дразнить? — переспросил я, наблюдая, как возвращается хозяин с деревянным блюдом, покрытым чистой холстиной. За его спиной маячила полная женщина, вероятно, трактирщица, жадно разглядывая нашу компанию. — Чем это я тебя дразню, тем, что твой отец жив?

— Ты сегодня какой-то грубый и не ласковый, ты меня совсем… — она не успела договорить, подошел хозяин и торжественно водрузил пирог с куриными грудками на стол.

— Приятного аппетита, — промурлыкал он, низко клянясь и сладострастно прищуривая глаза. — Баба специально для самых знатных гостей пекла!

Я снял с пирога холстинку. Он действительно был пышный, с красивой румяной корочкой. Над головой тотчас загудели заинтересованные мухи. Пирог нужно было разрезать, но ножа на столе не оказалось, и я вытащил из ножен кинжал. В этот момент входная дверь широко распахнулась, и в помещение ввалилась целая ватага громко говорящих людей. В ее центре красовался покойный Требухин.

Увидев нас, вновь прибывшие разом замолчали. Было их ни много, ни мало шесть человек, и еще кто-то виднелся в дверях. Я так и остался стоять над столом с обнаженным кинжалом в руке. Никакого страха у меня не было, только удивление. Наташа тоже спокойно глядела и на родителя, и на его свиту.

— А я смотрю, у коновязи лошади хорошие, — выступая вперед, сказал бывший боярин. — Думаю, кто бы это мог быть, а это моя дочка приехала! Что же не сразу домой, или у меня вас нечем угостить?

Кажется, на этот раз папаша был трезв, во всяком случае, никаких резких движений он не делал, да и смотрел вполне доброжелательно. Я его впервые смог рассмотреть в подробностях. Было ему лет сорок, что для этого времени был уже почтенный возраст. Выглядел он моложавым и не походил на опустившегося алкоголика. Его можно было бы назвать красивым мужчиной, если бы не дикорастущая, небрежно расчесанная борода и диковатый, наглый взгляд рысьих глаз. Он в упор рассматривал меня, ожидая то ли страха, то ли смущения.

Свита его толпилась позади, но я узнал только первобытного Акимушку, пытавшегося засадить Наталью в подполье. Детины, охранявшего подполье, среди них не оказалось. Пока все оставались на своих местах, и никто не предпринимал никаких агрессивных действий.

— Ну что же вы не зовете гостей за стол? — спросил папаша, без приглашения опускаясь на скамью рядом с дочерью, напротив меня.

— Садитесь, — запоздало сказал я, начиная резать пирог на куски. — Хорошим людям всегда рады.

Требухин хмыкнул и, не перекрестившись, что было верхом невоспитанности, первым взял самый большой кусок пирога. Его ватага столпилась за спиной сюзерена, заслоняя мне весь зал. Пока все было не так плохо. Гости вели себя невежливо, но не агрессивно.

— Батюшка, я слышала, что ты заболел от раны, — сказала Наталья, так же выбрав себе кусок чуть поменьше отцовского.

— Было дело, поцарапали меня разбойники, да справиться не смогли, подавились! Нет пока такой силы, чтобы справилась с Прохором Требухиным! — горделиво сообщил он. — Что же ты, дочка, не знакомишь меня со своими, — он на мгновение замялся, не сразу придумав, как нас с Ваней назвать, обошелся нейтральным, — знакомцами?

— Это окольничий Алексей Крылов, — представила меня Наташа, — а это его рында Ванюшка.

С окольничим она немного переборщила, я им был вроде как не в полной мере, неофициально.

— А я боярин, князь Прохор Требухин! — назвал себя папаша, явно завысив свой статус. Если он и был боярином, то бывшим, а уж князем так не был никогда.

— Очень приятно, давно мечтал познакомиться с Натальиным отцом, — вежливо соврал я. — Тебе, боярин, налить сбитня?

Требухин поморщился и, повернувшись к застывшему в почтительной позе хозяину, приказал:

— Эй ты, принеси всего самого лучшего, здесь сам Требухин гуляет!

Трактирщика как ветром сдуло. Сам же боярин повернулся к своим клевретам и приказал:

— Чего торчите за спиной, сядьте там!

Свита торопливо расселась за соседним столом. Меня предстоящая гульба несколько напрягла. Повторять вчерашний подвиг злоупотребления местными напитками примитивной перегонки не было не только желания, но представлялось опасным для здоровья. Однако я не представлял, каким образом смогу отбиться от такого наглого, властного типа. Не затевать же сабельную рубку из одного нежелания пить с папашей любовницы.

Трактирщик, мобилизовал всю свою семью, спешно заставлял едой и напитками стол. Его жена, две взрослые дочери и сын, мальчик лет двенадцати, подтаскивали припасы, а сам хозяин с поклонами и почтительными ужимками расставлял их на столе.

Говорить мне с бывшим боярином было не о чем, потому я сосредоточился на действительно вкусном пироге с курятиной и сладком сбитне. Требухин, прожевав свой кусок, занялся дегустацией нескольких видов самогонки, появившейся на столе во внушительных сосудах и впечатляющих масштабах.

Наташа вела себя совершенно естественно, не торопясь, ела пирог и на папу смотрела со снисходительной улыбкой взрослой дочери. Никаких разборок и упреков по поводу ее побега пока не было. Родственники будто просто встретились за одним столом, и между ними не существовало никаких неприятностей. После того, что с ней сделали всего четыре дня назад, такое родственное единение было, по крайней мере, странно.

— Что там, в Москве, как новый царь? — спросил меня Требухин, отведав понемногу изо всех сосудов.

— Царь хороший, правит справедливо, — ответил я. — Вчера помиловал Василия Шуйского.

— Как это помиловал? За что?

Вопрос получился непонятный. Обычно за что-то казнят, а не милуют. Однако я не стал цепляться к словам и объяснил.

— Собор третьего дня назад приговорил Шуйского к казни, а вчера уже на Лобном месте его помиловали по приказу царя Дмитрия.

— Жаль, — сказал, укоризненно покачав головой, Требухин, — нужно было Василию Ивановичу голову отрубить. Давно она о том печалится. Выпей вот этого, хорошее вино, — добавил он, без спроса долив в мою кружку с недопитым сбитнем самогон.