Он оглянулся на окошко и на дверь. Озабоченным и серьезным тоном заговорил о трудностях разведочной работы, особенно с новичками и таким бестолочью-помощником, которому бы в лавке сидеть и разливать ложкой деготь. Он замечательно владел собой. В его речь вплелись и подозрительные промывальщики-корейцы, которым он давно не доверяет, но никак не может поймать на какой-нибудь махинации, и текучесть рабочих, не дающая возможности подобрать людей с навыком. Но чем сложнее рисовал он картину и чем невиннее изображал себя, тем больше Лидия убеждалась, в том, что именно он и есть подозрительный из всех подозрительных на Белоснежном. Она подала ему мысль о промывальщиках, и он хочет использовать эту мысль против нее же, свалив на них вину.

— Этот номер не пройдет, гражданин смотритель, — сказала она. — Вы знали, кого держите у себя подручными, они у вас — правая рука!

Она произносила слова грубо, язвительно, с блеском в глазах, старалась разбередить в себе ненависть, чтобы раз и навсегда покончить с мучительной неопределенностью, а он, словно не слышал злобы в ее голосе, и продолжал:

— Ты, девочка, еще в этих делах глупенькая. Ты обвиняешь, дай же мне доказать тебе твою ошибку, не зажимай рта. Обвинить и оскорбить легко, в особенности близкого человека, который только и думает о том, как бы устроить твою жизнь полегче, спокойней…

— Нечего сказать — успокоил!

— Подожди. Разведка почти закончена, разве теперь можно проверить показания, хотя бы они были на самом деле неправильными. Допустим это на минутку, для примера. Ни я, ни те, кто обвиняет меня, не докажем друг другу, кто прав, кто виноват! Новая проба не будет доказательством. Брали мы — знаков не оказалось, возьмут они завтра рядом — знаки могут проявиться. Дело в том, что проба будет новая. Понятно тебе, о чем я говорю? А с буровыми скважинами еще труднее. Желонкой брался незначительный столбик песков, а при гнездовой россыпи вполне возможно миновать ее. Вот тебе — разница в содержании. Не попал, как говорится, в струю или жилу — вот и ошибка. Не часы открыл и посмотрел время! А как ты, например, будешь контролировать промывальщиков, скажи, пожалуйста? Возле каждого надо поставить контролера, а возле контролера опять контролера.

Лидия видела, как преображается лицо мужа, слышала, как смелеет его голос. Да, он прав: теперь поздно, всю работу не переделаешь заново. Участок останется сомнительным даже в том случае, если смотритель будет заподозрен в сокрытии содержания в десятом или двадцатом шурфе. Она стиснула пальцы.

— Ты все-таки сделал свое дело!

Пласкеев перелистал страницы журнала и уже с досадой ткнул пальцем.

— Смотри, пожалуйста, вот тебе знаки. Разве их нет у меня? Что ты хочешь доказать своими пробами? Слышала звон, да не знаешь, где он. При струйчато-поперечно-полосчатых россыпях можно всегда ошибиться. Наше дело темное, как рыбацкое. В воде ничего не видно. Запустил сеть на сажень дальше или ближе — и миновал улов. Ты как думаешь, могли рабочие перемешать кучи выброшенных четвертей или перепутать бирки с отметками или не могли? За ними, чертями, разве уследишь? А теперь вот пошли дожди. Все перемокнет, перемешается, кучи расползутся, пойми что-нибудь. Тебе подсунули какие-то знаки, не сама же в лотке мыла, и завели между нами зло. Этого только и добиваются. Арестовать их, негодяев. Комиссия специальная выезжала проверять, значит, здорово в уши кто-то дует. И хорошо, что проверили. Можно спокойно работать, по крайней мере.

Федор Иванович говорил, говорил, и все труднее становилось понять, что он хочет доказать: свою невиновность или бесплодность затеянной борьбы с ним.

— Ты не слушай никого, а погляди своими собственными глазами. Я и прежде не владел приисками и теперь не владею, мне они все равны, и прежние и нынешние. Я честно служил и буду честно служить хоть у черта или дьявола. Никто плохого слова не сказал про меня, а вот ты вредителем сделала.

Точно молот вколачивал гвозди в голову, крепко, до шляпки. Лидия видела, как торжество все шире разливается в глазах мужа.

29

Наступила непогода. Дождь целыми днями полосовал окна. Ветер пытался вдавить полотно на окнах внутрь и вдруг рвал его наружу, точно хотел заглянуть в домик смотрителя. Мокрая завеса скрыла дали, сопки казались неясными остатками рисунков, смытых с бумаги. Смотритель уходил на участок, Лидия оставалась одна и, сделав необходимые работы по дому, садилась к окошку со стеклянной вставкой величиной в четвертушку. Одна и та же картина: темные мокрые стены барака, лоснящиеся доски крыльца, ленивые фигуры рабочих…

Разведка опустела. Разочарованные в надеждах на разработку ключа, вполне разумно предполагая прекращение всяких работ на Белоснежном, рабочие опешили устроиться где-либо на зимних добычах или на хозработах. Русские ушли все, за исключением конюха, прикрепленного к лошади. Прекратились в бараке вечера с гармонией, чтением вслух и спектаклями. На длинных нарах целыми днями лежали китайцы — многие не работали и неизвестно чем питались, не получая пайка.

Единственным посетителем и гостем в домике смотрителя был Ли Чун. Каждое утро он приносил дрова для плиты, складывал полешки, наколотые по размерам топки, на полу и, поев щей или картошки, сейчас же уходил.

Но и эти короткие посещения скрашивали одиночество Лидии. Судя по сочувствию, которое выражали блестящие глаза Ли Чуна, он понимал все, что делается на разведке.

— Расскажи, в чем дело. Какой ты странный, — удерживала Ли Чуна Лидия.

— Говори — плоха, молчи — шибко хорошо.

Это было похоже на «слово — серебро, а молчание — золото». Лидия улыбалась как можно приветливее, чтобы ободрить, совала в руку что-нибудь съестное и не удерживала, чувствуя, что он не может высказать своей тревоги. Он, видимо, и так шел на большую жертву, посещая домик смотрителя.

Однажды с полночи прекратился дождь. Утром было тихо, хотя и пасмурно. Обнажились гряды сопок, и по ним бродили перламутровые пятна прорвавшихся солнечных лучей. Как праздник, почувствовала Лидия перемену погоды. Бодро вскочила с постели и по привычке поджидала Ли Чуна с охапкой дров. Но он не пришел.

Не появился Ли и вечером. Беспокоясь, Лидия заглянула в барак, но на месте Ли на нарах лежал другой китаец.

— Где же Ли Чун?

— Незаметный пошла. Шибко долго нет.

Ли исчез. Од им из корейцев-промывальщиков, тот самый, который мыл пробы при комиссии, встретив Лидию с дровами, улыбнулся и попытался помочь.

— Твоя Ли нет, моя таскай.

— Спасибо. Я сама могу.

Кореец глядел ей в спину с откровенной насмешкой.

— Шибко сердитый барышня. Ли нет, зачем таскай не хочит. Смотритель говори таскай, твоя говори нет