разведки на арендованном им небольшом участке по линиям №№ 9, 10, 11, 12, кропотливо расспрашивал о всех подробностях: крупный ли валун придется проходить разрезом, насколько мощны торфа, есть ли талики и, грунтовые воды.

— Вы же прекрасно знаете без меня, — не удержался Пласкеев, — не выбрали же вы первые номера и дальние…

Кореец улыбнулся. Широкое лицо залоснилось, шрам на лице порозовел. Видимо, был очень доволен собой. Он поднялся и попросил проводить его на ключ.

— Чужой хороший глаз хуже своего плохого, — сказал он, кинув взгляд на промывальщиков-корейцев, встретивших его у крылечка.

Ясно было, что они заранее знали о его приезде.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Холодная тайга, точно нарисованная жидкой краской, едва проступала из грязного фона, наведенного первым снегом. Небо, затянутое снеговыми тучами, казалось темнее земли. Непривычно было видеть пейзаж как будто опрокинутым. Речки и ключи продолжали бежать в седых берегах, и от вида темной воды становилось холоднее. Морозы, как опытный пешеход, постепенно, но уверенно прибавляли шаг. И с каждым днем тише становилось на ключах; работы сокращались; только сильные артели, имеющие возможность прокормиться, выгружали впрок пески, чтобы с новой весной приступить к промывке. Отсутствие воды приостановило широкий размах сезона. Потекли черные ручьи пешеходов с мешками, рогульками{67}, с самодельными санками. На юг. Приискатели, заработавшие на алданских ключах — кто много, кто лишь на обратный путь, — торопились до жестоких морозов и глубоких снегов уйти из тайги в жилые места.

Но если морозы открыли путь по тайге с приисков, они же открыли его и на прииски; против течения, с юга, хлынули потоки новых искателей заработка и счастья. Охваченные слухами об алданском золоте, люди шли торопливой походкой, молчаливой вереницей. Ненадолго затихли поселки. Каменные трубы землянок и бараков вновь задымились. Новым жителям не хватало места; в долинах, рядом с серыми бревенчатыми хижинами вырастали палатки из парусины, мешковины и матрацного полосатого тика. Вместе с новыми пришельцами явилась безработица. На уличках толпились растерянные люди. Прииски захлестывали все новые волны, остановить прибой новых старателей не могли ни сообщения в печати по всем городам Сибири — им не верили, ни заградительные кордоны на тропах и зимнике — их обходили.

Жизнь в столице Алдана — Незаметном — опять забурлила. К нему потянулись транспорты с Лены. Взад и вперед сновали людские обозы, перебрасывая грузы, доставленные первым удачным рейсом пароходов Якпара. С юга, по установившемуся зимнику, тронулись скрипучие колонны в облаках морозного пара. Над ключами — Нижним и Верхним — снова встали столбы дыма. Сопки розовели в зареве костров.

А люди все прибывали, как будто непогода, дующая за хребтами, нагоняла стаи перелетных птиц. Отвода делян ждали неделями. Ни кооперация, ни Якгосторг, ни частники не успевали насытить голодных. Кредиты и субсидии под выгруженные пески были ничтожны и те доставались лишь сильным артелям. Надо сдать золото, чтобы завтра быть сытым. Надо жечь, долбить, мыть. Снег пятнался охристо-желтыми следами. Бесчисленные сапоги, ичиги, валенки, чуни, торбаса, унты разносили из забоев золотоносные пески по всему поселку. Недаром среди старателей ходил анекдот, — особенно распространенный среди новичков, — будто кто-то живет припеваючи, промывая эти наслоения на снегу. Тропы штурмовали сопки, белые склоны резались бесчисленными полосами, продранными до земли. Рисунок их причудливо менялся, — новые строчки стегали белые полотна…

Мишка Косолапый в нагольном полушубке шагал мимо делян, то и дело прикасаясь к шапке. На разрезе его считали молодым коммунистом с того дня (хотя он вступил в кандидаты и позднее), когда он первый раз выступил на митинге по вопросу общественного значения — об отводных канавах. Мишка старался не обращать внимания на холодок ответных поклонов, на непроницаемые таежные лица, а иногда и на явную усмешку в побеленных инеем усах, но все же было немножко не по себе. Его валенки, подшитые сыромятной кожей, скрипели, в глазах мелькала тревога. Он только что вылез из забоя, забежал наскоро в барак, чтобы переодеться — спешил на собрание старательской ячейки, на которой снова должен был обсуждаться вопрос о нардоме. Пятизолотниковые отчисления накоплялись, имелся уже порядочный капитал, но до сих пор ничего еще не сделано, не приступили даже к заготовке леса. Время идет, зима не остановится, ждать не станет, надо как-то круто повернуть, чтобы сдвинуть вопрос с мертвой точки — бесконечных обсуждений и споров.

Небо не переставало сыпать на прииск кухту{68}, мельчайший морозный порошок белым туманом завешивал дали. Хребты почти исчезли, видимой оставалась одна долина, как островок среди мутного океана. Не очень бодро было на душе у Мишки. Он сам втянулся в хлопотливое дело по заготовке строевого леса. В ущерб артельной работе на деляне бегал по зимовьям, баракам, землянкам, искал охотников свалить лес и доставить на Нижний. Сам влез в хомут. В союзе горняков, при котором образовалась «контора» по строительству нардома — уголок за столом секретаря, — ему сказали, что никто ничего не имеет против того, чтобы кто-нибудь, наконец, взялся и разыскал лесорубов, но он с готовностью забирал в свои руки и доставку леса, и переговоры со строителями. Все шло хорошо, никто не препятствовал составлять смету, проектировать хоть дворец до небес, но лишь коснулось до настоящего, когда надо было дать техника или хоть опытного десятника — зашипели тормоза под всеми четырьмя колесами. Мишка ходил, обивал пороги в управлении Алданзолото, его внимательно слушали, мечтательно устремив глаза в окно, надеясь, что он скоро уйдет, перестанет мешать. В управлении целыми днями в коридорах лагерем стояли золотоискатели, ожидающие делян, разрешения самостоятельной разведки ключей, требовали инструмента, ссуды — возвратной и безвозвратной. Нельзя было винить управляющего и помощников. Они разрывались на части; их ловили всюду, находили везде, окружали в коридоре, на улице, в кабинетах за столами… Мишку с его заботами они отсылали в каморки с дощатыми дверями, где сидели люди, которым нардом не нужен. Даже записки Шепетова исчезали в недрах управления, не оставляя следа… Неудобно было снова лезть на глаза комитету, который и так сделал много — усилил старательскую ячейку тремя членами поселковой ячейки. Они — Петя-телеграфист, Поля Иннокентьева и председатель союза горняков, — исправно являлись всякий раз на собрания, когда в повестке стоял вопрос о нардоме.

И все-таки тормоза шипели. Товарищи из поселковой ячейки были заняты основной службой, у каждого ответственной, отнимающей силы и время, а нардом — его еще нет, пить, есть он не просит.

Мишка горячился, преувеличивал препятствия.

А иногда казалось, что только он видит и понимает