Ананий Северьяныч с готовностью последовал за Гришей в Васнецовский зал. Но оказалось, что ни богатыри, ни виды исторических сражений не захватили старика.

– Лежат, бедняжечки, убиенные, – вздыхал он, отдавая должное исторической живописи и наспех крестясь. – Лежат, голубчики, в доспехах и со стрелами, стало быть с конца на конец, в грудях. Царствие им небесное… Пойдем, Гришенька, сызнова на Волгу посмотрим.

В Левитановский зал Ананий Северьяныч возвращался несколько раз: походит-походит по другим залам, да – опять к Волге. Наткнувшись же на «Танцовщицу» Семирадского, старик сперва перепугался, а потом стал легонько, через плечо, отплевываться…

– Экой срам, экой срам! Девица нагишом… Неприкрытая! Хоть бы срамные места позакрывала рукой, что ль, али предметом каким… Дура!

Но тут Гриша Банный решительно запротестовал:

– Вот вы и не правы, Ананий Северьяныч, – вступился он. – Тут – оптический обман-с… Красота женского тела, доложу я вам, еще не превзойдена ничем и никем. Красота эта, как известно, царей на войны толкала, а мудрецов ума лишала…

– Ну, разве что какого дурака и лишит… – согласился Ананий Северьяныч более из благодушия, чем по убеждению, искоса, воровски поглядывая на «девицу нагишом». – А ежели, Гришенька, человек рассудительный, так его, стало быть с конца на конец, никакая красота с толку не собьет: ни те женского полу, ни те – мужеского.

Возле картины «Иван Грозный убивает сына» стояла толпа красноармейцев. Маленький, юркий экскурсовод, с вислыми плечами, со значительной лысинкой, в бахроме черных волос, и с круглыми, как пуговицы, странно-неподвижными глазами, что-то бойко и заученно объяснял.

– Гришенька, глянь-кось! – пробормотал Ананий Северьяныч. – Смертоубийство происходит! А кровишши-то, кровишши-то сколько натекло!

Гриша же, склонив набок дынеобразную голову и приподняв седые брови, внимательно прислушивался к тому, что говорил маленький экскурсовод. А маленький экскурсовод журчал, как весенний ручей:

– В чем же, товарищи, состоял социальный смысл учреждения опричнины? Социальный смысл состоял в том, чтобы оказать активное сопротивление антинародной боярской оппозиции до полной ликвидации ее… Вопросы есть? Нет… Крутые меры, предпринятые Грозным в борьбе с боярами, некоторыми историками-реакционерами, как, например, Карамзиным, рассматриваются как проявление лишь жестокости Грозного, без учета классовой и социальной сущности дела… Вопросы есть? Нет… Что касается до служилой помещичьей массы…

Но тут раздался негромкий голос Гриши Банного:

– Разрешите вопросик?.. Осмелюсь, так сказать…

Головы красноармейцев дружно повернулись в сторону Гриши, а маленький экскурсовод недовольно и грозно спросил:

– Что? Я вас не вижу.

– Я могу пройти, – вежливо предложил Гриша. – Я вас тоже плохо вижу…

Он хотел было пройти вперед, в людской коридор, который мгновенно и почтительно образовали перед ним красноармейцы, но раздумал и остался на месте – теперь он хорошо видел экскурсовода, а экскурсовод – его. Минуты две они молча стояли, по-петушиному наклонив головы и рассматривая друг друга. Предчувствуя недоброе, Ананий Северьяныч сокрушенно махнул рукой и спрятался за спину ближайшего красноармейца.

– Очень мне совестно беспокоить вас, товарищ экскурсовод, – вкрадчиво начал Гриша. – Но вы сами изволили не раз осведомиться: а нет ли у слушателей некоторых мыслей, которые можно изложить в простой вопросительной форме? И я, с вашего позволения, решил воспользоваться вашей любезностью…

– Пожалуйста, – пожав плечами, разрешил экскурсовод. – Моя обязанность – отвечать на вопросы.

Гриша Банный приятно улыбнулся, показав мелкие черные зубы.

– А раз так, если вопросы посетителей сокровищницы русского изобразительного искусства имеют некоторое отношение к вашей печальной профессии экскурсовода, то уж позвольте задать вам ничтожный и, быть может, смешной вопросик: как поступал товарищ Иван Грозный с семьями и челядью уничтоженных, убиенных и замученных в застенках владельцев вотчин? Уж не ссылал ли?

– Случалось, что и ссылал… – неохотно и как-то нерешительно ответил маленький экскурсовод и вдруг, уставившись на Гришу остановившимся, стеклянным взглядом, испуганно спросил:

– А что?..

– Да ничего… – потупясь, тихо ответил Гриша.

– А что? – переспросил экскурсовод.

– Да ничего… Оптический обман-с… – уклончиво ответил Гриша. – Приятно узнать, что методика насильственных переселений-с применялась еще при товарище Иване Грозном… А как насчет сына-с?

– Какого сына? – так же испуганно переспросил окончательно сбитый с толку экскурсовод.

– Да вот, что на картине… Убит, так сказать?

– Убит. А что?

– Жалко человека… – вздохнул Гриша, не подымая глаз. И, секунду подумав, тихо, совсем тихо осведомился: – А не был ли товарищ Иван Грозный, с вашего позволения, слегка полупомешанным маниаком-с?

Маленький экскурсовод явно бледнел. Зеленая тужурочка и тощие галифе действовали на него гипнотически, отнимая остатки разума.

– Я этого никогда не говорил… – горячо запротестовал он. – Товарищи красноармейцы, разве я что-нибудь подобное говорил?

Несколько неуверенных голосов нестройно, вразброд ответили:

– Нет… Вроде как бы – нет…

И только широкоскулый ярославец, стоявший возле самой картины и давно уже откровенно зевавший, скучно добавил:

– А шут тя знает, о чем ты, милой, балакал. Мы всё едино ни хрена не поняли…

Стало как-то странно. Все как будто бы чего-то перепугались, но чего именно – никто толком не понял. Перепугался вдруг и сам виновник затеянного разговора – Гриша Банный. Он зябко вобрал дынеобразную голову в тощие плечи, бормотнул благодарность маленькому экскурсоводу и на носках, балансируя всем телом и забросив назад голову, боком прокрался вдоль стены к выходу, высоко вскидывая журавлиные ноги. В дверях его ждал Ананий Северьяныч.

– Экой же ты пустомеля, Гришенька! И какого лешего ты лезешь, ежели тебя не спрашивают? И пошто я с тобой связался?

В гардеробной долго не могли найти калоши Анания Северьяныча. Огорченный старик разбушевался не на шутку:

– Дьяволы проклятушшие! – визжал он, тряся бороденкой. – Поразвешали тут голых баб, по полтине взяли неизвестно за што, да еще новые калоши, стало быть с конца на конец, уворовали. Я до «самого» дойду, мой сын сочинитель… как пропишет в газете…

Калоши, впрочем, скоро отыскались. Старик сразу подобрел и при выходе из музея, словно при выходе из церкви, дал даже подаяние – пять копеек – широкобородому дворнику, что расчищал дорожку от снега. Дворник так удивился и растерялся, что безропотно принял монету, а когда спохватился, то было поздно: Ананий Северьяныч и Гриша маячили уже на набережной Москвы-реки. Со всего плеча швырнув монету в снег и грозно потрясая деревянной лопатой, дворник долго и злобно кричал им вслед: