des Kabus oder Lehren des persischen Koenigs Keikavus fuer seinen Sohn Ghilan Schah. Aus dem Tuerkisch-Persisch-Arabischen uebersetzt und... erlaeutert (Берлин, 1811) (Б1).

2) Французский перевод А. Кёрри, о котором далее подробнее (Б2).

3) Русский перевод О. С. Лебедевой, выполненный по А3, следовательно, с пересказа (Казань, 1886) (Б2).

Из этих переводов в моем распоряжении были: А3, Б2 и Б3.

Что касается А3, то особой пользы он не принес, ибо это не перевод, а лишь весьма вольный пересказ, временами крайне далеко отходящий от подлинника. Кроме того, невозможно установить, какой редакцией пользовался переводчик.

Перевод на французский язык выполнен французским консулом в Трапезунде А. Кёрри[355], человеком, безусловно хорошо владевшим языком оригинала. Переводил он его по изданию Хидаята. Однако считать этот перевод удовлетворительным все же не приходится. Переводчик главным образом стремился дать элегантный французский текст. Поэтому, как это зачастую бывало с французскими переводчиками, он беспощадно расправился с оригиналом. Не нужно забывать, что Кей-Кавус писал свою книгу тогда, когда язык дари для прозы применялся в виде исключения. Об элегантности у него не может быть и речи. Фразы угловаты, неуклюжи и иногда обнаруживают арабскую конструкцию (наподобие языка истории Бейхаки). Вместе с тем как раз эта примитивность и придает книге особую прелесть, окрашивая ее в своеобразный задушевный тон. Читая оригинал, слышишь, что это не упражнение в риторике, а именно дружеские советы умудренного опытом старика своему сыну. Все эти черты переводчиком сглажены и приведены к прилизанному штампу. В трудных местах, которых при всей примитивности языка (вернее, именно по причине ее) в книге немало, переводчик или изящно их обходит, или дает явно неверный перевод.

Что касается перевода О. С. Лебедевой, то на него распространяются все недостатки его оригинала А3 и поэтому помощь от него тоже невелика. Привлекать Б1 я считал излишним ввиду его крайней вольности.

В своем переводе я прежде всего стремился к максимальной точности, не позволяя себе, однако, таких нарушений русского синтаксиса, которые даже при его свободе все же слишком резали бы ухо. Должен признаться, что я испытывал сильный соблазн во многих местах передать грубоватую „крестьянскую“ речь Кей-Кавуса путем введения диалектизмов. Тем не менее я от этого воздерживался, опасаясь ввести в книгу несвойственную ей окраску. Если, несмотря на это, местами текст звучит так, как если бы он был целиком взят из „Домостроя“, то причина этого не в стилизации, а в том, что, как убедится читатель, уклад жизни автора немногим отличался от быта русского боярина в средневековье. Это-то сходство и придает книге огромную ценность, делая ее важным историческим документом, внимательное исследование которого принесет пользу не только для изучения истории, но и литературы.

* * *

Монографий, специально посвященных „Кабус-намэ“, не существует, однако некоторые общие обзоры истории „персидской“ литературы уделяют этой книге значительное внимание. Наиболее ценные материалы и замечания представляют работы Эд. Броуна и А. Е. Крымского. Броун[356], по своему обычному методу, останавливается преимущественно на описании книги. Сообщив краткие (и довольно неполные) сведения об авторе, дате составления книги и ее изданиях и переводах, он дает перечень глав и рассказов, содержащихся в книге, отмечает наиболее интересные имена из цитируемых в ней поэтов и, перечислив упомянутые в ней собственные имена, переходит к краткой характеристике. Он указывает, что язык книги менее изящен, чем язык Са’ди, но не настолько неуклюж, как в „Сиасат-намэ“ Низам-ал-мулка. Характер автора представляется ему своеобразной смесью хитрости и простодушия, скептицизма и набожности. Броуна поражает его изворотливость (shrewdness) и, как он выражается, „удивительная современность“[357]. Предписания насчет правил приличия в общении кажутся ему здравыми и правильными. Отметив из них то, что он считает наиболее интересным, он заключает свою характеристику переводом небольших выдержек из девятой главы.

Таким образом, хотя читатель и получает ряд нужных и полезных фактов, но вопрос о месте этого произведения в истории литературы не затрагивается.

Значительно обстоятельнее и полнее характеристика нашей книги, помещенная в обзоре А. Е. Крымского[358].

Посвятив несколько страниц литературному очагу при дворе Кабуса и закончив эту главу ценным библиографическим обзором, А. Е. Крымский рассказывает об авторе книги и причинах ее составления и затем переходит к объяснению ее названия. Он считает, что автор назвал свою книгу „Кабус-намэ“, желая сказать этим „Книга, достойная твоего прадеда Кабуса ибн-Вешмгира“, и предлагает еще несколько пояснений в этом роде. Эти объяснения были бы вполне приемлемы, если бы автор действительно называл так свою книгу. Но, как мы видели выше, название это позднейшего происхождения, поэтому эти объяснения лучше было бы отнести к тем лицам, которые позже ввели его в оборот. Большую ценность представляют глава о предшественниках и источниках „Кабус-намэ“ и весьма полная библиография изданий и переводов этой книги, попутно исправляющая ошибку Кёрри, отнесшего первое тегеранское издание к 1275/1858-9 гг., что в дальнейшем ввело в заблуждение Риё и Эте.

После этой описательной части идет глава о „нравственном уровне“ книги. А. Е. Крымский называет мораль Кей-Кавуса „туманной... не просто эгоистичной, но фарисейски-эгоистичной“. Он подробно останавливается на отношении автора к правдивости и осуждает изворотливые предписания Кей-Кавуса. Следует беглое сравнение книги с „Поучением“ Владимира Мономаха и „Домостроем“ Сильвестра. Так же как и Броун, А. Е. Крымский подчеркивает талантливость автора, стройность и художественность изложения. Заключает характеристику ряд отрывков в переводе О. С. Лебедевой (Казань, 1886), выполненном, однако, не с подлинника, а с казанско-татарского перевода и подправленном А. Е. Крымским по изданию Риза-Кули-хана. Переводы довольно гладки, но, вследствие такого сложного преломления, от стиля оригинала отходят довольно далеко и слишком прилизаны.

По сравнению с Броуном эта характеристика — значительный шаг вперед, ибо здесь книга стоит уже не оторванно, а в ряду ее предшественников, что делает понятным ее возникновение. Однако к характеристике автора А. Е. Крымский подошел не вполне удачно.

Мораль Кей-Кавуса нужно не просто осудить, а показать, из каких исторических предпосылок она сложилась и почему именно в это время приняла такой характер. Я остановлюсь только на наиболее характерных моментах и попытаюсь объяснить их в свете исторических данных.

Говоря о таджикских и персидских авторах домонгольского периода, нужно прежде всего установить, каково их отношение к политическому течению „шуубиййа“, т. е. какова их ориентация: на независимость старых иранских княжеских родов или на халифат. С появлением на исторической арене новых претендентов на власть, тюркских племенных вождей, положение несколько осложняется, причем, как правило, тюрки хотя действовали вполне самостоятельно, но выступали от имени якобы поддерживаемого ими халифа и за чистоту якобы попираемого ислама.