– Да брось! – привычно махнул рукой Леший. – Ты прямдикошарый какой-то. Говорено уже: не нужна мне Лидочка в том плане, какой тебяинтересует, не нужна, понял? Просто я вдруг вспомнил, что о ней проводникрассказывал. Ну, про мужика, который ее в Северолуцке провожал. Припоминаешь?

– Припоминаю. – Струмилин отвел глаза.

Вот же принес черт этого Лешего! Весь день удавалосьотгонять от себя, будто ос – от варенья, назойливые мысли насчет загадочногокавалера с его ревнивой женой, так нет – пришел этот мазилка и все опошлил.

– Помнишь, как его проводник описывал? Морда намасленная,черноглазенький такой. Я там, на вокзале, еще заторможенный с утра пораньшебыл, да и Лидкин видок меня ошарашил, вот я и не врубился сразу, а потом дошло:мужик этот как две капли воды похож на того гада, который меня кинул!

– Куда? – неприветливо буркнул Струмилин.

– Чего? – не понял Леший.

– Не чего, а кого. Тебя! Тебя он куда кинул-то?

– Издеваешься, да? – горестно кривя губы, простонал Леший. –А он мне две тысячи баксов задолжал, понял? Две тысячи! Для него это, по мордевидно, тьфу на палочке. А для меня, может, целое состояние.

– Немалая сумма, – согласился Струмилин. – И за что задолжал?Ты раскрашивал его пастелью?

Сначала Леший обиженно поджал губы, но тотчас глаза егомстительно блеснули:

– Черта с два! Я делал для него копии «Прощания славянки»! Апривела его ко мне Лидка…

– Андрей, у нас клиент! – Как в детективном романе, гдедействие прерывается на самом интересном месте, с крыльца спорхнула Валюха. –Опять суицид. Прямо напасть. Такой чудный денек, такая красота, а они травятся,идиоты!

– О боже, – вымолвил Леший, бледнея. – Да, работенка у вас,ребятки! Ну ладно, я пошел. Скажи, где Лидка, и двигай с богом. А я пойду ееспрошу, не знает ли она, где теперь найти моего заказчика.

– Ну уж нет. – Струмилин легонько заломил ему руку за спинуи подтолкнул к «Фольксвагену». – Беру тебя с собой, по пути все расскажешь.

– Ну уж нет, – фыркнул Леший, с непостижимым проворствомвыворачиваясь из-под хитрого захвата. – Это я сам с тобой еду, понял? И это тывсе расскажешь по пути.

Впрочем, до взаимных откровений дело так и не дошло.Валюшка, окрыленная, по всей видимости, своими нынешними амурными достижениями,начала строить глазки симпатичному незнакомцу, тот старался соответствовать, аСтрумилин оставался не у дел. Вдобавок вызов недалеко, сразу за Сеннойплощадью, и при виде молодой девицы, с ошалелым видом валявшейся на диване, уврача и фельдшерицы сразу сделались разъяренные лица.

– Опять?! – рявкнул Струмилин, и пухленькая дамочка, мамочканесостоявшейся самоубийцы, со слезами заломила руки:

– Опять, доктор!

– Ну и на кой черт нам ее вытаскивать, если человеку стабильножить неохота? – ворчала Валюшка, принимая от хозяйки ведро с водой и открываясвой чемоданчик.

При виде прозрачного шланга и воронки девица слабо забиланогами по дивану, выражая свой протест, однако с ней не церемонились: Струмилинсвязал ей руки, а потом разомкнул крепко стиснутые зубы пальцем. Палец длятакого случая он облачил в специальный металлический чехол: если спасаемомупридет фантазия кусаться, пусть ломает свои зубы о железо, а не жует костисамоотверженного врача.

Валюха начала вводить зонд, однако пациентка продолжалабиться и рваться, поэтому Струмилин с особенным удовольствием зафиксировал ейголову, благо голова у девицы была большая и дурная.

– Ой, ребята… – простонал Леший, он тоже притащился вквартиру и теперь испуганно заглядывал из прихожей. – А нельзя ли полегче?!

– Слабонервных просят удалиться, – буркнул Струмилин,устраиваясь поудобнее. – Держи ей лучше ноги. Не понял еще, что работа у настакая: придурков к жизни возвращать? Мы, главное, эту Катю Малахову уже спасалиполгода назад, причем тогда натурально с того света извлекли. Родители уехали вдеревню в гости, а она воспользовалась моментом – и решила травиться! Родителивернулись, а дочка на полу валяется. И, главное, облатки Катерина нашаножницами в вермишель изрезала и в окошко выкинула – чтоб никто не догадался,значит, от чего лечить… Да держи, сказано, хватит любоваться! – прикрикнул онна Лешего, с видимым удовольствием разглядывая стройные Катеринины ножки,примеряясь, взяться за тонкие лодыжки или загорелые икры. – Вот так, чтоб недергалась.

– Ну а потом? – поинтересовался Леший, плечом откидывая солба разлохмаченную прядь, чтоб не заслоняла поле деятельности. Халатик уКатерины, надо заметить, был коротехонький…

– Мама ее говорила, что девонька травилась от несчастнойлюбви. И снова, вот видишь, – то же самое.

– Крепко, значит, любит, – сочувственно прошептал Леший,исследуя изящные Катеринины коленки. – А чем траванулась?

– Реланиумом, наверно, – выглянула из кухни Катеринина мама,держа в пригоршне смятую фольгу. – Бабуле нашей реланиум прописывают, вот она идобралась до него.

– Опять реланиум? Это у нас уже было, правда, Валя? Неволнуйтесь, откачаем вашу дочку, – успокаивающе покивал Струмилин, глядя в тазик,куда извергалось содержимое Катиного желудка. – Видите, сколько всего из неевыливается? Значит, она как следует поела, прежде чем наглоталась реланиума. Тоесть он не успел основательно всосаться в кровь. Покушала, так сказать, впоследний раз… Вы только скажите: неужто она опять от любви страдала? Что ж тамза персонаж такой, что за раскрасавец, из-за кого этакая девица жизни себялишает… с ее-то красотой…

– И с ее ногами! – поддакнул Леший.

Катина мама устало смахнула слезы:

– Да все правильно, что вы говорите, молодые люди. Главное,был бы хоть достойный человек, тогда еще можно понять. А то… и старше ее лет напятнадцать, и собой ох как нехорош!

Катерина что-то протестующе замычала, завозилась, ноСтрумилин и Леший были настороже, поэтому несчастной влюбленной ничего неоставалось, кроме как лежать смирно и выслушивать гневные матушкины слова:

– А что? Разве я неправду говорю? Нехорош он, решительнонехорош! Вылитый бывший наш губернатор, Глеб Чужанин, ну просто одно лицо.Такой же жирненький, вальяжный, физиономия сальная, глазки масленые… тьфу! Сдругой стороны, с лица воду не пить, я уж как-нибудь притерпелась бы к нему,лишь бы дочка была счастлива. Главное, чтоб человек был порядочный. А он кто?Блядун, первостатейный блядун!