Ох как же они хохотали… а между тем это ведьпредзнаменование, причем дурное. Потому что меньше чем через месяц, совершенновот так же, как на это дерево, они натолкнулись на Ирку.

* * *

Не часто, но случалось: статистика вдруг начинала сбываться.Врачи ведь входят в группу риска. В том смысле, что профессия эта – одна изнаиболее опасных. Недавно Струмилин где-то вычитал: самая рисковая работа –быть президентом. Дескать, на них, на руководителей государств, совершаетсясамое большое число покушений, ну а поскольку они льют куда больше невидимыхмиру слез, чем представители остальных профессий, то и сердечные мышцынапрягают куда сильнее, и нервных клеток расходуют невообразимое число.

А что? И очень может быть!

Но к сведению президентов и статистиков: невидимые мируслезы льют и врачи «Скорой». Очень часто не только по поводу страданий своихпациентов, но и мизерной зарплаты. Еще хорошо, что ее практически незадерживают. Хотя даже если бы и задерживали, забастовок бы все равно не было.Как-то не поднимается рука хватать за хрип людей, если их жизнь от тебязависит.

Ну а что касается покушений…

Этот нарк, которого пришлось выводить из комы, обкушалсяреланиума. Реланиум прописывали бабушке, у нее проживал великовозрастныйбезработный внучек, но бабуля лекарство не пила: или рецепт, или сами таблеткиотдавала своему дорогому Антоше. Благодаря сволочному характеру дорогой Антоша былв быту тираном, а реланиум его здорово-таки утихомиривал. Опять же кайф… Вовремя кайфа Антоша бабку не поколачивал и денег с нее не требовал. Но однажды впроцессе ловли кайфа Антоша впал в наркотический сон, а глупая старуха, вместотого чтобы порадоваться и передохнуть, залилась слезами и вызвала «Скорую».

Случай в принципе несложный, Антоше впрыснули антидот иоставили на диванчике. Вести его в стационар смысла никакого нет: угрозы дляжизни не существует, да и толку-то гонять машину, жечь бензин? Сколько разтакое случалось: привозят человека без памяти, врачи суетятся вокруг него,выводят из комы или наркотического сна, а через час исцеленный пациент доходитвеселою ногой до соседнего скверика, вынимает из заначки, а может, буквально извоздуха, как Дэвид Копперфильд, шприц с новой порцией наркоты, и… готовьтесь,люди добрые, по гроб жизни скованные клятвою Гиппократа, сызнова со мноювозиться!

Вызовы к таким вот наркам Струмилин воспринимал как просьбумамы вынести мусорное ведро. Противно, а никуда не денешься. «Разве хочешь? –Надо!» – как говаривал старинный приятель. Он уже давно не пытался прочищатьзаодно с желудком мозги пациентов, справедливо полагая, что каждый сам кузнецсвоего счастья, а также несчастья, и если человек желает уподобиться скотине,то, значит, такова воля божья. Не всем же быть венцами творения! Опять-такиэтот самый венец порою колет головушку не слабее знаменитого тернового…

Словом, нарка Антошу он если не погладил отечески (вернее,братски, учитывая никакую разницу в возрасте) по головке, то и душеспасительныхбесед не стал плести. Помог Валюхе собрать вещички и понес чемоданчик к выходу,как вдруг… Может, ангел-хранитель шепнул из-за правого плеча (за левым-то, какизвестно, топчется всегда готовый нас погубить диавол, враг родачеловеческого), то ли сработало знаменитое шестое чувство, только Струмилинвдруг оглянулся… как раз вовремя, чтобы увидать Антошу, с безумными глазамивоспрянувшего с дивана и крадущегося вслед за доктором с воздетойпятикилограммовой гантелей.

Откуда силы взялись у парня, только что в изнеможениираспростертого на диванчике?!

Удар принял на себя выставленный вперед чемоданчик. Полетелищепочки-осколочки, но боевой товарищ многих поколений врачей все же выдержал,не раскололся. Влекомый инерцией, Антоша пролетел между Струмилиным и Валюхой иврезался в стену. Сполз по ней и остался лежать чуть дыша, с закатившимисяглазами. Ну, опять же тахикардия немыслимая, бледность кожных покровов, пот нависках и еле уловимое дыхание…

Из кухни прибежала бабуля, закудахтала.

– Так, что будем делать? – грозно спросила Валюха, беря насебя руководство (Струмилин все еще озирался, словно выискивал позади своегоангела-хранителя, чтобы пожать ему с благодарностью руку или хотя бы краешеккрыла). – Милицию вызовем или как?

Бабка бросилась в ноги «милостивцам», заклиная не губитьневинную душеньку дорогого Антошеньки.

– Он же добрый, ласковый, как дитя малое, незлобивый такой.А иной раз хоть из дому беги, – причитала она. – Совсем другой человекстановится. Ровно и не внучек мне. Ровно бес в него вселяется!

– Это в вас бес вселился, раз вы внука к реланиуму приучилии потакаете его нравственной гибели! Ладно, расхлебывайте сами. Дождетесьоднажды от своего Антошеньки… – Уточнять Валюшка не стала и, подхватив однойлевой с полу покореженный чемоданчик, другой взяла на буксир заторможенногоСтрумилина: – Ну ты как, Андрюшенька? Живой? Ничего, ничего, сейчас выйдем насвежий воздух… а то какой-то ты стал бледненький…

Дело было не в свежем или несвежем воздухе и даже не вАнтошиной гантели. «Бледненьким» Струмилин сделался именно из-за этого наивногобабкиного объяснения: «Совсем другой человек! Ровно бес в него вселяется!»

А может, в этом и есть ответ на все те многочисленныевопросы, что с самого утра толпятся вокруг него и кричат на разные голоса?

– Да я в порядке, – неловко вырвал он локоть из железнойВалюхиной ручонки. – Жив – и ладно. Слушай, мне тут заехать кое-куда надо наминуточку… – Это уже адресовалось к Витьке, поскольку стояли около машины.

– Домой? – понимающе повел бровью тот.

– Нет, не домой, – сухо ответствовал Струмилин. – НаРождественку, к «Малахиту», куда днем заезжали.

– О, таки дошло дело и до кольца? – захохотала неугомоннаяВалюшка, и тут затрещал «Курьер»:

– Пятьсот семьдесят восьмая, вы освободились? Тут Струмилинаждет какой-то лохматый мужик, аж ногой бьет от нетерпения. Как фамилия ваша? –Это уже в сторону, и из радиоустановки отчетливо донеслось:

– Леший! Вы ему скажите – Леший!

Андрей даже головой покачал. А он-то сам собирался искатьЛешего, чтобы кое-что у него прояснить. На ловца и зверь бежит!

– Поехали.

– А за кольцами заезжать не станем? – осведомилась ехиднаяВалюха. – Или все-таки домой?..

Струмилин угрюмо уставился в ветровое стекло.

Домой! Что там делать, дома? Лида все еще спит.

А может, это спит вовсе не Лида? Вернее, в том числе иЛида?..