на звезды. Олег не знал, как от Джека пахло, – наверное котом. Но теперь, когда пил пиво и докуривал остатки последней пачки, чувствовал себя странно одиноким в этой большой Вселенной.

* * *

Оля Свиридова поступила в институт. Выросла беззаботной и легкой – той редкой, жизнь которой обещала быть по-настоящему счастливой. У Оли был парень, с которым они объездили Ригу, Барселону, половину Италии и Париж. Ее любимое фото – она на фоне Эйфелевой башни, жмурится, и нос от этого приятно курносый.

Оля была фотографом. Кадры давались ей легко, будто сами запрыгивали в камеру. Смешной мужчинка с голубем на широкополой шляпе – Рим, грустная сгорбленная бабка в фактурном красном платке – Барселона. Ее ноги на фоне пляжа, по-детски скосолаплены – Турция. Жизнь она любила. О Джеке вспоминала редко, когда смотрела на звезды. Но даже тогда чаще думала о папе, который два года назад погиб от рака легких. Единственное в ее жизни серьезное потрясение. Но даже оно прошло как-то удивительно мимо: он просто уехал в Израиль на лечение и там медленно затухал, отправляя семье глупые открытки и свои улыбающиеся фотографии.

Фотографии были плохими, но она любила их больше, чем свои.

* * *

Они с Сашкой решили снимать квартиру. Когда расплатились с хозяином и выпроводили его за дверь – старик был милым, но слишком уж разговорчивым, – Оля первым делом легла на пол в позу эмбриона. Это ее в детство потянуло. К коту.

Но Джека не было, а был Саша. Он посмотрел на нее как на дуру и лег рядом. Так и лежали до самого вечера.

* * *

А шесть месяцев спустя на нее напали. Начиналось, как обычно начинается. Санкт-Петербург, темная улица, она возвращается домой как ни в чем не бывало. День был трудный. Для нее – катастрофа, потому что поругалась с преподом. До этого всегда брала талантом. А тут попался из разряда «всех ненавижу». Ей больно, неприятно и хочется перекурить. У них в группе все курят, и она подхватила привычку. Правда, редко, потому что помнит про папу.

Думает: «Перекурю по дороге. Никто же не видит». Достает пачку – сигарету в рот, и идет, ни о чем не подозревая. И как тут подозревать? Вечер как вечер. А потом что-то замечает на уровне ощущений. Будто кто-то на нее смотрит. «А это же, – помнит, – самый верный признак». Ускоряет шаг, слышит чужой. «Паникую, – думает, – не паникуй. Глупости».

Только где-то под кожей уже понимает – не глупости. Вспоминает, чему учили. Нащупывает в кармане ключи. Да только что ключи? Он хватает ее за запястье и прижимает к стене. Ольга еще успевает подумать, что глаза козырьком закрывает, – значит, убивать не собирается. Она лихорадочно вспоминает, что надо делать в таких случаях, чтобы спугнуть. Помнит про описаться, только не выходит…

Кричать она не решается – крик может спровоцировать. И она замирает. Зажимается в кокон. Где-то очень-очень в глубине сознания думает, что это положительно скажется на карьере фотографа. Психологические травмы – хорошая реклама. Она может потом целую выставку сделать про изнасилования.

От этого особенно сильно хочется плакать.

У нее длинная юбка – ничего вызывающего. Она вспоминает миллион дней, когда безмятежно носила короткие. Почему именно сегодня? Сейчас? Как можно это победить, если нельзя просчитать логически?

А потом человек кричит. И отступает. И на нем кот. Прямо на голове, на кепке, целит лапами в глаза. Бьет, не жалея себя. И половины правого уха у кота нет.

* * *

Человек убегает. Ольга дышит – тяжело, но дышит. Смотрит на кота. Никаких сомнений. Возмужавший, побитый, исцарапанный весь, но Джек. Ему уже, если посчитать, больше тринадцати. Для уличного кота огромный срок. А он еще боевой – держится.

Она ему говорит:

– Пошли к нам, Джек.

И он молча идет следом.

* * *

Оказавшись в квартире, Ольга вздохнула с облегчением. Здесь – ее территория. Здесь ее не достанут. Сашки нет – уехал к родителям на выходные, а когда приедет, будет забирать ее каждый день после универа. И еще ему придется смириться с котом.

Оля прошла на кухню. Приоткрыла форточку, закурила. В холодильнике было пиво – она решила, что сейчас подходящий случай.

– Спасибо тебе, Джек.

Он запрыгнул на стол, сел рядом и посмотрел в окно.

«Не благодари, – ответил он молча, – я запомнил твоего отца хорошим. А скоро наступят холода, и мне нужен ночлег. Весной я уйду, так же неожиданно, как пришел сегодня. Потому что мы, коты, умеем не привязываться. Но я запомню тебя как человека, от которого хорошо пахнет и с которым мы вместе смотрели на звезды».

Глупая кошка

Это была по-настоящему глупая кошка. Мы не смогли приучить ее к лотку. Ругали, показывали, добавляли мочу в наполнитель – бесполезно. Она всего пугалась и ссала под родительской дверью. Она была очень ласковая. Какими бывают только глупые люди или животные. У нее была приплюснутая морда и кривой кончик хвоста. И однажды я со слезами на глазах подумала: «Господи, убожество-то какое. За что мы тебя любим?»

Саня был ужасным старшим братом. Другие братья дрались за своих сестер и показывали им классные штучки вроде: как сделать из петарды бомбочку или как плеваться сквозь зубы. Саня бил только меня. И запирал в туалете. Очень серьезно запирал – на целый день.

Звучала весна. В холодных городах весна всегда звучит – снег превращается в ручьи, капают сосульки, хлопают пласты, скользящие с крыши, чвакают бабки в калошах по рыжим остаткам снега… На этом фоне солируют птицы и появляются – как подснежники – первые уличные алкаши, не дающие спать ночами.

В один из таких дней Саня пришел счастливым. Сказал, что нашел подработку, даже что-то насвистывал. Я сидела, поджав ноги в кресле, недоверчиво гладила Котю – мне это все не нравилось.

Сначала было даже хорошо. Саня расцвел, подобрел, обзавелся деньгами и с периодичностью раз в неделю покупал нам подарки. Даже Коте – хотя терпеть ее не мог – подарил когтеточку – зеленую, как ее глаза. Сказал, чтобы его кресло не драли. А она, дурочка, решила, что ее любят, и начала еще сильнее к нему ластиться. Глупая была кошка.

Весна медленно перебралась в лето. Я закончила шестой класс, он – десятый. А в середине июня вернулся домой в синяках, с кровоподтеками. Сказал, что упал,