Ледяные пальцы впились в его бока, хрустнули ребра, но Бурый не отпускал. Второго шанса тварь бы ему не дала. А если он вытерпит, если тело не откажет – наступит момент, когда он доберется до ее шеи, как всю жизнь учили его инстинкты.

Взгляд Бурого уже затянула красная пелена, когда чудовище рухнуло на спину, пытаясь раздавить кота. Бурый сжался в падении, как блоха в твердом панцире, а потом рванулся со всех оставшихся сил. И руки чудовища соскользнули. Бурый взлетел над землей, извернулся и прыгнул снова, отправляя себя назад, к врагу. Хриплый мяв вырвался из глотки от боли в раненой лапе. Но он был у цели – у горла чудовища, которое каталось по измятому снегу, поливая его чернотой. И он всадил когти туда, где у живых проходит яремная вена.

Мощным ударом его отшвырнуло в кусты. Он не успел ни заметить атаку, ни даже разжать когти, до того как ему в бок впился обломок ветки. И все же остановиться он уже не мог. Он встал, поджимая лапу, и сделал несколько неуверенных шагов по брызгам собственной крови. Несмотря на боль и открытые раны, он бы снова бросился в бой, и на этот раз безусловно погиб. Но представшее ему зрелище говорило, что этого уже не нужно.

В тенях нет крови. У них не бьется сердце, их тело не требует воздуха и пищи. Они состоят из воспоминаний. Но воспоминания эти принадлежат существам, которые когда-то были рабами и заложниками своей плоти. Когда неосторожный удар отбросил кота, что-то лопнуло под его когтями. И память чудовища откликнулась. Чернота хлынула из раны, словно вырываясь из плена. Попытки зажать прореху не помогали твари. Она умирала – и стоило ее мутному, прогнившему разуму это осознать, дело было сделано. Она застыла, похожая на огромного раздавленного паука. А следом начал развеиваться смрад и бледнеть неестественный мрак, превращаясь в самое обычное раннее зимнее утро.

Бурый почувствовал, как ярость покидает его, забирая остаток сил. Каждый следующий шаг давался все сложнее. Его трясло, и мертвецкий холод пронизывал до костей. Кровь не останавливалась. Найди он хотя бы теплый укромный уголок, можно было надеяться, что все не так страшно… Но идти было некуда. Бурый понимал, что это значит. Скоро и он станет тенью, чтобы потом истаять без следа. Из последних сил он забился под куст и попытался зализать раны, но тут голова опустилась сама собой, а веки сомкнулись.

Где-то на краю сознания Бурый слышал стук двери подъезда и скрип снега – жильцы дома проходили мимо, не обращая внимания на следы побоища. Может, это было и к лучшему. Сейчас он был жалок и совершенно беззащитен. Никакая плошка с кормом, никакие мясные обрезки не могли ему помочь. Он уже не чувствовал лап и перекушенного хвоста, остался лишь вялый интерес: заметит ли он тот момент, когда его жизнь превратится в нечто иное? Каково будет смотреть на мир глазами тени? Вот только звук человеческих шагов мешал расслабиться, забыться в этих ощущениях и тихо покинуть мир света. Они были неровные, с подволакиванием, и от этого сбивчивого шума внутри росло раздражение.

Шаги остановились совсем рядом. Кто-то отодвинул ветки, роняя с них снег, и навис над котом. Бурый слышал тяжелое дыхание. А затем по его избитой спине прошлось легкое прикосновение. Сил сопротивляться не было – он только приоткрыл глаза и увидел перед собой знакомое лицо сухощавой старушки с бельмом на глазу. Ее окружал свет – или это рассветное солнце прорезалось из-за крыш?

– Кто тебя так, малыш? – спросила она, с некоторым усилием выговаривая слова. – Собака подрала или кое-кто похуже? Идем-ка глянем, что можно сделать.

Она была полна тепла, как будто где-то в складках ее потертого пальто притаилось ушедшее лето. Бурый почувствовал, как отступает сковавший его холод, потерся об ее руку и неуверенно мяукнул. Старушка улыбнулась в ответ уголком рта. Бережно, чтобы не тревожить раны, она подняла кота, и он прижался к ней, как к потерянной матери. И пока она хромала к подъезду, у Бурого в ушах звучало непонятное, но согревающее:

– Все будет хорошо. Идем домой.

Евгения Полянина

Кот по имени Джек

У него была дурацкая кличка. И уши разные. Одно рыжее, а другое наполовину оторванное. С Олегом Свиридовым они познакомились, как и положено знакомиться мужчинам, – на крыльце дачи за бутылкой хорошего пива.

Вечером Олег, как обычно, отдыхал от жены и дочки: сидел на крыльце с «Гиннессом» и выкуривал одну из привезенных другом сигар. Увидел что-то в малине, сощурился, приметил желтый огонек, потом еще один – появился кот: не трусливо, не нагло вышел из кустов и оглядел участок. Их взгляды встретились, и Олег почему-то кивнул. Кот все понял, устроился рядом, окружив хвостом лапы. Вместе они смотрели на звезды.

Кот был еще молодой, но уже потрепанный. Если бы существовали кошачьи вестерны, он бы там точно снялся – было в нем что-то от Клинта Иствуда.

Утром кот ушел, но следующей ночью вернулся. Так же молча, не мяукая ни слова.

Они сидели все лето и половину осени – разговаривали. А в ноябре, когда мороз ударил под минус двадцать пять, Олег решил забрать Джека в город.

* * *

Джек не дружил с хозяйкой. А вот Олька – их дочь – животину полюбила. Наверное, только дети умеют любить облезлых безухих котов. Олька ложилась на пол в позу эмбриона, и он вежливо устраивался рядом. Она его никогда не тискала – уважала.

Все так же по ночам в выходные Олег пил пиво и курил сигару, глядя на ночное небо из окна кухни. Кот сидел рядом, и они болтали ни о чем.

«Когда наступит весна, – сказал однажды Джек, – я уйду из вашей жизни так же просто, как пришел. Потому что мы, коты, умеем не привязываться. Но я запомню тебя как человека, от которого хорошо пахнет и с которым мы вместе смотрели на звезды».

* * *

Олег никогда никому не рассказывал, что Джек был говорящим. Не то чтобы он открывал рот и издавал какие-то звуки. Но он говорил, и Свиридов понимал каждое слово. Просто кот и человек нашли общий язык.

Он совсем не удивился, когда в первые дни марта Джек проскользнул в открытую дверь и исчез. Только подумал, что навсегда запомнит его как одноухого кота, с которым они вместе смотрели