много раз говорил сам Григорий, называвший себя «уста несловоохотные».[782] В проповедях, посвященных теоретическому богословию, в подобных местах видны большой диалектический навык и неоспоримое искусство самые трудные предметы излагать общепонятно и популярно. Слабую сторону его проповедей вообще составляют не в меру длинные периоды, нагроможденные не всегда остроумными, хотя нередко блестящими антитезами, сравнениями, примерами; изысканные прикрасы и чисто декламаторские риторические приемы речи, неправильные аллегории, резкие сарказмы, в которых проповедник изливает свое оскорбленное чувство по поводу тех или других неблагоприятных обстоятельств; изысканная элегантность и, так сказать, щеголеватость фразы, тот внешний искусственный блеск (который впоследствии развился в проповеди в выдающийся недостаток), которого сам Григорий теоретически не одобрял, но невольно поддался особенным свойствам своей ораторской натуры и влиянию риторических школ, в которых получил образование. Но, как видно из сказанного, самые эти недостатки, на которые указывают критики, были скорее излишком достоинства, нежели настоящими недостатками.

II

Хронологический обзор его проповедей. – Первенцы его красноречия и проповеди, сказанные в бытность пресвитером

Всех проповедей Григория известно в настоящее время до пятидесяти пяти, не считая здесь его догматических посланий к Евагрию, Нектарию Константинопольскому и Кледонию, относимых в старых изданиях творений Григория к проповедям. Но, конечно, нельзя и думать, чтобы на пространстве двадцати с лишком лет (361–383 годы) этими одними Словами и ограничивалась вся проповедническая деятельность великого учителя, любившего искусство слова и особенно одаренного этим искусством. Несомненно подлинными проповедями Григория всеми признаются издавна сорок пять, впервые в полном составе изданные Биллием (1609 год). Почти для всех известно время их произнесения, поэтому мы сделаем здесь их обозрение в хронологическом порядке, по которому они делятся на четыре группы: Слова, произнесенные в бытность его пресвитером; сказанные в бытность Григория епископом, до прибытия в Константинополь; проповеди константинопольские; три Слова, сказанные после удаления из столицы.

К первым принадлежат первенцы его красноречия – три проповеди, имеющие непосредственное отношение к посвящению его в пресвитеры Назианзской церкви. Избранный в этот сан против желания, Григорий удалился было в уединение Василия в Понт, но немного спустя, на Пасху, возвратился и произнес первую свою проповедь – «Слово на Пасху и о своем замедлении». «Воскресения день – благоприятное начало» – начало пастырского служения Григория и начало его проповеднической деятельности. «Уступим все Воскресению, простим друг друга: и я, подвергшийся доброму принуждению, и вы, употребившие доброе принуждение, хотя и сетуете на меня за замедление. Может быть, пред Богом оно лучше и драгоценнее, чем иная поспешность. Хорошо и уклоняться несколько от призвания Божия, как в древности поступили Моисей и Иеремия, хорошо и поспешать на глас Зовущего, как Аарон и Исайя, только бы то и другое было по благочестию, одно – по сознанию немощи своей, другое – по надежде на силу Зовущего».[783] В дальнейшем содержании этого Слова, сказанного, по-видимому, без приготовления,[784] хорошо изображение того дара, который христиане должны принести Воскресшему: он состоит в том, чтобы принести Ему самих себя, воздать Образу сотворенное по Образу, познать свое достоинство и тем почтить Первообраз. «Уподобимся Христу, ибо и Христос уподобился нам; соделаемся богами ради Него, ибо и Он стал человеком для нас. Он восприял худшее, чтобы дать лучшее; обнищал, чтобы нам обогатиться Его нищетой; принял зрак раба, чтобы нам восприять свободу; снизшел, чтобы нам вознестись; претерпел бесславие, чтобы нас прославить…»[785] Из двух последующих Слов в одном (Слово 3) проповедник оправдывает свое удаление в Понт и свое возвращение и излагает то учение о священстве (пресвитерстве и епископстве), которое сделалось классическим в догматике, составляет один из первоисточников науки пастырского богословия и прототип однородных по предмету произведений Златоуста и Григория Двоеслова. В другом («Слово 2, к призвавшим вначале, но не встретившим»), он укоряет паству назианзскую, так бурно его избравшую, за недостаток внимания к себе, объясняя это обычным психологическим законом, по которому предмет, к которому человек стремится, дорог для него лишь дотоле, пока не достигнут, и, как скоро достигается, легко теряет свою цену. Ученые спорят [786] относительно того, в каком порядке эти три Слова произнесены – которое раньше, которое позже. Во всяком случае, все три Слова произнесены в 362 году, причем классическое Слово 3 о том, что такое священство и каков должен быть епископ, после произнесения было подвергнуто, очевидно, автором новой литературной переработке ввиду важности его содержания, почему в сравнении с остальными двумя представляет большую степень достоинства [787] не только по обилию и важности мыслей, но и по их классически художественному выражению.

За этими первенцами его красноречия следуют два Слова на Юлиана, сказанные в год смерти последнего (363 год). Хотя автор в начале первого Слова и замечает, что он будет говорить «не по подражанию мерзким речам и суесловию»,[788] то есть не по правилам языческого ораторства, что «вся сила и ученость века сего во тьме ходит и далека от света истины», тем не менее справедливость требует сказать, что в этих Словах более, чем в других, более, чем вообще во всех творениях Григория, отражается влияние на него ораторства классического. Здесь Григорий panegyrico modo, modo judiciali, tum deliberativo dicendi genere, procedit,[789] как замечено еще древними, то есть это не что иное, как настоящие обвинительные (στηλιτευτικοί) судебные речи, составляющие, как иронически выражается сам Григорий, памятник Юлиану «выше и славнее столпов Иракловых»,[790] воздвигнутый великим защитником Церкви Христовой в противовес, как это видно из самых Слов, панегирикам Юлиану, составленным около того же времени Ливанием, Евнапием, Каллистом, Зосимой и другими языческими ораторами. Несправедливо ставить в вину Григорию, как делали иногда, страстность и запальчивость этих обвинительных речей. Григорий здесь не обнаруживает христианской кротости, но его резкие отзывы и порицания становятся совершенно понятны, если принять в соображение, что в это время весь христианский мир был полон ужаса, возбужденного преследованиями Юлиана: естественно было в речах христианского оратора сказаться общему чувству негодования. Во время борьбы не на жизнь, а на смерть между христианством и язычеством, какая предпринята была Юлианом, невозможно было ожидать хладнокровной оценки язычества со стороны христианских учителей.

Первое Слово обозревает факт за фактом всю жизнь Юлиана, в особенности его мероприятия против христианства; второе излагает обстоятельства его смерти и общую оценку его личности и деяний. Несмотря на такой характер этих Слов и на то, что они не были произнесены (что видно уже из самого их объема), оба Слова являют собой памятники ораторства церковного, так как возвышенная христианская