нравственная тенденция пронизывает их от начала до конца и объяснение событий из жизни Юлиана постоянно обставляется частными мыслями, относящимися к области христианского нравоучения.

Почти одновременно с этими Словами произнесено Григорием первое Слово о мире – по поводу воссоединения с епископом Назианзским, отцом св. Григория, монахов, отделившихся было от него по причине подписания старцем полуарианского символа веры. Горячее желание этого воссоединения Григорий высказывал еще в Слове на Юлиана;[791] теперь, когда это желание его исполнилось, проповедник приветствует его как благо Церкви. После вступления, в котором проповедник хвалит назианзское монашество и говорит о значении учительного слова в христианстве вообще и в частности для него самого лично, он произносит «благодарение» Богу за состоявшееся воссоединение отделявшихся и предлагает «увещание» к всегдашнему миру в Церкви. Говоря об отделившихся от единства Церкви в Назианзе, избравших для себя пастырей независимо от местного епископа, и о том, что при воссоединении эти пастыри были приняты с любовью, как поставленные ради благочестия и в пособие страждущему Православию, ибо хотя они и возмутились за отеческое наследие, но возмутились братски, а не злонамеренно, проповедник замечает: «Вражду их мы не похвалили, но ревность одобрили, ибо несогласие за благочестие гораздо лучше согласия по какой-либо страсти. Таким образом самую потерю обратили мы себе в приобретение, покрыв любовью умышленное ими против нас и в том одном изменив порядок, что не благодать последовала за избранием, но избрание за благодатью…».[792] Учение о мире изложено в кратких чертах, но сильно и полно. Необходимость его доказывается, во-первых, обязательностью для людей подражать Богу и «существам божественным». Затем – с прекращением мира и мiр перестает быть мiром. Миром поддерживаются, а от несогласия приходят в расстройство города, царства, войска, дома, супружества, дружеские союзы. Но не всяким миром надобно дорожить. Есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие; должно любить добрый мир, имеющий добрую цель и соединяющий с Богом. Не хорошо быть и слишком вялым, и слишком горячим, по мягкости нрава со всеми соглашаться и из упорства со всеми разногласить. Когда идет дело о явном нечестии, тогда должно лучше идти на меч и огонь, не смотреть на требование времени и властителей и вообще на все, нежели приобщаться лукавой закваски и прилагаться к зараженным. Всего хуже бояться чего-либо более, чем Бога, и по сей боязни служителю истины стать предателем учения веры и истины. Но когда огорчаемся по подозрению и боимся, не исследовавши дела, тогда терпение предпочтительнее поспешности и снисходительность лучше настойчивости. Лучше и полезнее, не отлагаясь от общего тела, как членам оного, исправлять друг друга и самим исправляться, нежели, прежде времени осудив на отлучение и тем разрушив доверенность, потом повелительно требовать исправления, как свойственно властелинам, а не братиям.

После Слов против Юлиана и о мире в истории проповеднической деятельности Григория существует пробел в целых шесть лет (363–369 годы). Судя по тому, что, по словам самого Григория в надгробном Слове младшему брату своему Кесарию (369 год), этот последний жаловался, что Григорий скрывает дар слова, и затем этот дар открылся на нем (то есть по случаю смерти Кесария), а также судя по тому, что данное Слово Григорий называет начатками своих речей,[793] можно думать, что в этот шестилетний период св. Григорий или вовсе не говорил проповедей, или говорил очень мало. Подобным образом в «Слове по рукоположении в епископа Сасимского» Григорий говорит, обращаясь к Василию: «Вот тебе сверх прочего и Слово, которого ты, зная, домогался и которое хваля осыпал меня, коснеющего в безмолвии, частыми и густыми снегами слов твоих…».[794] В «Слове защитительном по возвращении» подобным образом проповедник говорит: «Разрешено тобой [отцом Григория, через посвящение во епископа] мое молчание, на которое ты жаловался»;[795] и еще: «Доселе не уделял я слов моих даже друзьям и братьям».[796]

К 369 году относятся надгробные Слова младшему брату Кесарию и сестре Горгонии. В первом из них после приступа, в котором проповедник определяет характер своей речи и намечает ее содержание, он сначала говорит о родителях почившего – не для того, чтобы восхвалить их, а для того, чтобы из их свойств объяснить отчасти добродетели Кесария, затем рассказывает историю образования Кесария и его служебную карьеру. Тогда как сам Григорий возжелал «быть лучше последним» у Бога, нежели первым у царя земного, Кесарии, получивший самое лучшее образование в науках мирских, главным образом естественных, сначала был врачом в Византии,[797] потом взят в число приближенных к государю в качестве первого врача, а потом казнохранителя. Вторая часть Слова содержит в себе «врачевство слова скорбящим» – общие рассуждения о суетности земной жизни (лучшее место в Слове) и о назначении человека-христианина для жизни небесной. Преимущества умершего Кесария по смерти состоят в том, что он не будет начальствовать, но и у других не будет под начальством; не станет в иных вселять страх, но и сам не убоится жестокого властелина, иногда не достойного начальствовать; не станет собирать богатства, но не устрашится и зависти, не повредит души несправедливым стяжанием; не сложит новых речей, но за речи же (прежние) будет в удивлении; не будет рассуждать об учении Гиппократа, Галена и других, но не станет и страдать от болезней, от чужих бед сообщая себе скорби; не будет доказывать положений Евклида, но не станет и сетовать о надмевающихся невеждах. «Но что, конечно, всякому дорого и вожделенно, у него не будет ни жены, ни детей. Зато ни сам не будет их оплакивать, ни ими не будет оплакиваем; не останется после других и для других памятником несчастия».[798] Затем проповедник излагает символическое учение Церкви о состоянии умерших по смерти. Проповедник готов почти благодарить постигшую его горесть, расположившую его [799] к рассуждению о столь возвышенном и важном предмете, и заканчивает слово молитвой к Владыке всяческих о Кесарии, который хотя был последний в семействе, но первым предан судьбам Божиим, которыми все держится.

Надгробное Слово Горгонии, умершей менее чем через год после Кесария, начинается остроумными доказательствами права и обязанности превозносить и хвалить свое, если оно действительно достохвально. «Хваля сестру, буду превозносить свое собственное. Но отсюда не следует, что такая похвала будет ложью. Похвально то, что истинно, а истинно то, что справедливо и общеизвестно. Мне нельзя говорить по пристрастию, хотя бы и захотел; моим судьей будет слушатель, который умеет сличить слово с истиной и как не одобрит похвал незаслуженных, так потребует заслуженных. Боюсь не того, что скажу нечто