Может, она и не чувствовала его дыхания, только легкий порыв ветра.

Ей хочется верить, что это был порыв ветра, и она думает о чем-то чистом: своем муже, ребенке, ярком солнышке.

– Ты веришь в знамения, Холли Рафферти?

– Да.

– Знаки, приметы. Черные кошки, разбитые зеркала, просыпанная соль, упавшая на пол вилка или нож. Ты когда-нибудь видела знамение, Холли Рафферти?

– Думаю, что нет.

– Надеешься увидеть?

Она знает, что он хочет услышать, и идет ему навстречу.

– Да. Я надеюсь увидеть знамение.

Она чувствует теплое дыхание на левой щеке, потом на губах.

Если это он (а сердцем она знает, что он, безо всяких «если»), то остается неотличим от темноты, хотя разделяют их какие-то дюймы.

Темнота в комнате не мешает остроте мысленного взора. Она «видит», что он стоит перед ней на коленях голый, его бледное тело разрисовано зловещими символами, а вместо краски использовалась кровь убитых им людей.

Силясь изгнать из голоса нарастающий страх, она спрашивает:

– Ты видел много знамений, не так ли?

Дыхание, дыхание, дыхание на губах, но не поцелуй, потом нет и дыхания, потому что он отстраняется и говорит:

– Я видел десятки знамений. У меня на них глаз наметан.

– Пожалуйста, расскажи мне хотя бы об одном.

Он молчит. Молчание нависает над ней, словно отточенный меч.

Неужели он начинает задаваться вопросом: а может, она говорит лишь для того, чтобы отсрочить поцелуй?

Если только такое возможно, она не должна обидеть его. Важно покинуть это место, не подвергнувшись насилию, но не менее важно не дать ему вырваться из той мрачной фантазии, в которую он сам себя и загнал.

Он, похоже, верит, что со временем она решит, что должна поехать с ним в Гвадалупиту, штат Нью-Мексико, и что в Гвадалупите она «будет потрясена» увиденным. И пока он продолжает в это верить, а она – стараться не разубеждать его, но и не давать твердых обещаний, ей, возможно, удастся обернуть это обстоятельство в свою пользу, когда наступит критический момент.

Когда молчание слишком уж затягивается, он подает голос:

– Это случилось, когда лето в прошлом году переходило в осень, и все говорили, что птицы раньше улетели на юг, и волки появились там, где их не видели несколько десятилетий.

Холли сидит в темноте, с прямой спиной, скрестив руки на груди, напряженная, как натянутая струна.

– Небо напоминало стеклянную чашу, которой накрыли землю. Казалось, можно разбить его брошенным камнем. Ты бывала в Орлином гнезде, штат Нью-Мексико?

– Нет.

– Я ехал на юг от Орлиного гнезда, по двухполосному шоссе, примерно в двадцати милях от Таоса. Две девушки шли навстречу по другой стороне дороги, ловили попутку, которая подвезла бы их на север.

Ветер над крышей обрел еще один голос, теперь он завыл, как стая койотов.

– Возраста они были студенческого, но не учились в колледже. Они были серьезно настроенными, ищущими, уверенными в себе, в туристических ботинках, с рюкзаками и накопленным опытом.

Он замолкает, то ли это театральная пауза, то ли он роется в воспоминаниях.

– Я увидел знамение и сразу понял, что это было знамение. Над их головами зависла черная птица. Она широко раскрыла крылья, не махала ими, просто висела, поддерживаемая теплым потоком воздуха, и двигалась не быстрее и не медленнее, чем шли девушки, оставаясь над ними.

Холли сожалеет, что напросилась на эту историю. Она закрывает глаза, чтобы не видеть образы, которые он начнет описывать.

– Птица летела футов на шесть выше их голов и на фут-два позади, но девушки не подозревали о ее присутствии. Они не подозревали, а я сразу понял, что означает эта птица. Ты знаешь, что символизировала эта птица, Холли Рафферти?

– Смерть, – отвечает она.

– Да, совершенно верно. Ты становишься полной душой. Я увидел птицу и поверил, что эти девушки помечены смертью, что долго им в этом мире не жить.

– И они умерли?

– В тот год зима наступила рано. Снегопады следовали один за другим, стояли сильные морозы. Весна затянулась, снег сошел уже летом, и их тела обнаружили только в конце июня, на заброшенном поле около Эрройо-Хондо, по другую сторону пика Уиллера, не так далеко от того места, где я увидел их на дороге. Я узнал девушек по фотографии в газете.

Холли безмолвно молится за родственников неизвестных ей девушек.

– Кто знает, что с ними случилось? – продолжает он. – Их нашли обнаженными, поэтому мы можем представить себе, что выпало на их долю. Но хотя нам может показаться, что смерть у них была ужасная и трагическая в силу их молодости, всегда остается вероятность, что у самой худшей из ситуаций есть светлая сторона. Если мы – ищущие, мы учимся на всем и развиваемся. Возможно, в каждой смерти есть моменты прекрасного и потенциал для трансцендентного.

Он включает фонарь, выясняется, что он, скрестив ноги, сидит напротив нее.

Если бы свет вот так внезапно зажегся раньше, она бы зажмурилась, повернула голову. Но теперь застать ее врасплох не так-то легко, да и незачем ей жмуриться или отворачиваться от света, потому что она ему несказанно рада.

На похитителе все та же лыжная шапочка-маска, в которой видны только обкусанные губы и серо-синие глаза. Он не обнажен и не разрисован кровью тех, кого убил.

– Пора идти, – говорит он. – Тебя обменивают на миллион четыреста тысяч долларов, а после того, как я получу деньги, придет время для решения.

Сумма поражает ее. Возможно, он лжет.

Холли потеряла счет времени, но она удивлена услышанным.

– Уже полночь со среды на четверг?

Он улыбается из-под вязаной маски.

– Еще вторник, час с небольшим пополудни, – отвечает он. – Твой муж убедил своего брата достать деньги быстрее, чем можно было рассчитывать. Все идет так гладко, словно катится на колесах судьбы.

Поднимаясь, он дает ей знак последовать его примеру, и она повинуется.

Синим шарфом он связывает ей руки за спиной, как было и в прошлый раз.

Вновь встав перед ней, нежно отбрасывает волосы со лба, ибо несколько упали на лицо. Руки у него не только белые, но и очень холодные, и, проделывая все это, он не отрывает взгляда от ее глаз.

Она не решается отвести глаза и закрывает их, лишь когда он прикладывает к ним толстые марлевые салфетки, увлажненные, с тем чтобы они прилипли к коже. Потом он трижды оборачивает вокруг ее головы шелковую ленту, которая удерживает салфетки на месте, и завязывает концы крепким узлом на затылке.

Его руки касаются ее правой лодыжки, отсоединяя металлическое кольцо, освобождая от цепи.