«В 1862 году он въехал в узкое двухэтажное здание на Вильгельмштрассе, 76, где размещалось министерство иностранных дел. Построенное в начале XVIII века как частное жилье, это было самое непритязательное сооружение на этой улице и снаружи и внутри. Бисмарк часто высмеивал его примитивность, но ничего не предпринимал для того, чтобы внести хоть какие-то усовершенствования. На первом этаже располагались офисы и кабинки советников и клерков министерства иностранных дел, а на втором этаже помещались приемные, кабинет министра и покои семьи Бисмарка. За домом находился огромный сад, заросший вековыми деревьями, в тени которых любил прогуливаться канцлер. Посетителей всегда поражала простота всей обстановки. У дверей не стоял привратник в форменном одеянии и с «повадками цербера». «Требовалось просто позвонить, как в домах обыкновенных смертных». В приемных не ходили вальяжно лакеи в расшитых золотом и серебром ливреях, как это было принято у дипломатов и министров. Бисмарк принимал посетителей в простеньком кабинете средних размеров, в котором почти не было мебели, кроме внушительного письменного стола из красного дерева, занимавшего значительную часть пространства. “Ни один провинциальный префект во Франции не согласился бы работать и жить в таких убогих условиях”»15.

«Всем нам показалось, что он смотрит на нас с недоверием, подозревая, что мы куплены или подпали под чье-то влияние. Убедившись, что мы, сотрудники секретариата, честные люди и благонравные пруссаки, он стал относиться к нам более уважительно. Тем не менее мы оставались пешками, исполнявшими его волю. Ни о каких доброжелательных личных контактах и речи быть не могло… Когда бы я ни приходил к нему с докладом, я сжимал в комок все мои умственные силы, чтобы быть готовым к любым неожиданностям. Опасно было появляться перед ним в состоянии расслабленности или самоуспокоенности. Это могло кончиться тем, что тебя либо проигнорируют, либо раздавят»17.

«Я прибыл между одиннадцатью и двенадцатью. Мне сказали, что он все еще спит. Он работал всю ночь до утра. Господа в министерстве иностранных дел говорят о своем шефе с таким благоговением, как верующие о пророке. Это кажется нелепым. Через час он меня принял. На нем был домашний халат, но он источал любезность и обаяние, когда узнал, от кого я пришел»19.

«Эйленбург был ленив и склонен к удовольствиям, но отличался здравомыслием и решимостью, и если ему, как министру внутренних дел, пришлось бы идти на прорыв, необходимость защищаться и отвечать на удары заставила бы его активизироваться… Когда он был настроен на работу, из него получался способный коадъютор; он всегда вел себя как благовоспитанный джентльмен, хотя и не лишенный чувств зависти и обидчивости по отношению ко мне. Если от него требовалось прилагать усилия более обыкновенного длительные, напряженные и требующие самоотречения, то у него начиналось нервное расстройство»20.

«Эйленбург не желает сжигать все мосты… Ной, Вольфсхайм, Якоби и другие такие же мерзавцы с крайней плотью или без оной предадут его и бросят в случае беды. Вы, я и Бодельшвинг по уши втянуты в это дело, и я не хочу терпеть фиаско из-за нашей немощи»21.

«Я открыл свои карты графу Каройи, с которым у меня сложились добрые отношения. Я ему сказал: “Наши отношения должны стать лучше или хуже, чем сейчас. Я готов совместными усилиями их улучшать. Если этого не удастся сделать из-за вашего нежелания, то не рассчитывайте на то, что мы будем придерживаться дружеской фразеологии союзного сейма. Вам придется договариваться с нами, как с одной из великих держав Европы”»23.