комплексных явлений оказывается в неравном с прочими естественными науками положении из-за того, что ей недостает опоры во внешней среде. Психология способна только переводить саму себя на свой язык или придавать себе форму по собственному образу. Чем шире становится область ее исследований, чем сложнее делаются ее объекты, тем острее она ощущает отсутствие грани различения с этими объектами. Когда сложность достигает уровня эмпирического человека, его психология неизбежно сливается с самим психическим процессом. Их уже нельзя разделить, одно превращается в другое. Вследствие этого процесс как бы цепляется за сознание. А психология тем самым обостряет стремление бессознательного к осознанности. Перед нами фактически переход психического процесса в сознание, но глубинное понимание этого процесса отсутствует, поскольку любое объяснение психического может быть исключительно живым процессом самого психического. Психология обречена отменять себя как науку, и тем самым она точно достигает своей научной цели. Любая другая наука имеет, так сказать, внешний облик, а в психологии объект является внутренним субъектом науки в целом.

[430] Поэтому психология по необходимости выступает высшей точкой развития в процессе, характерном для психического и подразумевающем интеграцию бессознательных элементов в сознание. Это означает, что психическое человеческое существо становится цельным, что оказывает благоприятное, чрезвычайно трудное для описания воздействие на эго-сознание. Не уверен, что смогу корректно описать те изменения, которые происходят в субъекте под влиянием процесса индивидуации (это довольно редкое событие, постигаемое только теми, кто прошел через утомительное, но обязательное, если бессознательное все-таки подлежит интеграции, согласование с бессознательными элементами личности). Когда эти бессознательные элементы становятся осознанными, наблюдается не только их ассимиляция со стороны существующей эго-личности, но и трансформация последней. Основная трудность заключается в описании способа этой трансформации. Если говорить обобщенно, эго есть фиксированный быстродействующий комплекс, который, в случае его непрерывности и привязки к сознанию, невозможно с легкостью изменить (и он не должен изменяться, если не стоит цель добиться патологических нарушений). Ближайшую аналогию изменениям эго мы находим в области психопатологии, где нас ожидают как невротические диссоциации, так и шизофренические расщепления и даже исчезновение эго. Налицо, как видим, патологические попытки интеграции – если позволительно так выразиться; они представляют собой более или менее интенсивное внедрении бессознательных элементов в сознание, причем эго демонстрирует неспособность ассимилировать эти элементы. Но если структура эго-комплекса достаточно прочна для того, чтобы отражать такие атаки без фатального сдвига рамок, то ассимиляция все же возможна. В ходе этого процесса отмечается изменение самого эго и бессознательных элементов. Пускай эго в состоянии сохранить свою структуру, оно вытесняется, отступает с центральной, доминирующей позиции и тем самым оказывается в роли пассивного наблюдателя, которому недостает силы для утверждения своей воли при любых обстоятельствах (не столько потому, что оно по какой-либо причине ослаблено, сколько потому, что по ряду причин вынуждено взять паузу). Иначе говоря, эго вполне замечает, что приток бессознательных элементов оживил личность, обогатил ее и сотворил фигуру, которая своими размерами и интенсивностью затмевает эго. Это ощущение парализует сверхэгоцентричную волю и убеждает эго в том, что, несмотря на все трудности, лучше смириться со случившимся, чем втянуться в безнадежную схватку, из которой все равно не выйти победителем. В итоге воля как распределяемая энергия постепенно подчиняется более сильному фактору, а именно, новому целостному облику, который я называю самостью. Разумеется, при таких обстоятельствах очень велико искушение последовать за инстинктом власти и прямо отождествить эго с самостью для поддержания иллюзии его господства. В иных случаях эго оказывается чересчур слабым, не может достойно сопротивляться притоку бессознательных элементов и потому ассимилируется бессознательным, которое затемняет и размывает эго-сознание и мешает его отождествлению с предсознательной целостностью[409]. Оба варианта развития делают реализацию самости невозможной и в то же самое время губительны для поддержания эго-сознания. Это, безусловно, чревато патологическими последствиями. Психические явления, недавно наблюдавшиеся в Германии[410], относятся к той же категории. Совершенно очевидно, что такое abaissement du niveau mental [411], то есть переполнение эго бессознательными элементами и последующее отождествление с предсознательной целостностью, наделено избытком психической заразы, яда или вируса, если угодно, и способно привести к самым катастрофическим итогам. Посему за подобного рода развитием нужно пристально надзирать; оно требует неусыпного контроля. Могу посоветовать всякому, кто ощущает угрозу от подобного хода событий, повесить на стену изображение святого Христофора[412] и созерцать его при необходимости. Ведь самость обретает функциональное значение, лишь когда она может действовать в дополнение к эго-сознанию и его восполнять. Если эго растворяется в отождествлении с самостью, появляется своего рода сомнительный сверхчеловек с раздутым эго и обесцененной самостью. Такой персонаж, сколько бы он ни притворялся спасителем или ни угрожал, нуждается в scintilla, душевной искре, частичке божественного света, который загорается ярче, когда подступает тьма. Восхищались бы мы радугой без подчеркивающих ее мрачных туч?

[431] Эта аналогия призвана напомнить читателю, что патологическими вариантами процесс индивидуации не исчерпывается. Существуют духовные памятники иного рода, которые можно назвать позитивными иллюстрациями к интересующему нас процессу. Прежде всего упомяну коаны дзен-буддизма, эти возвышенные парадоксы, которые озаряют, подобно вспышке молнии, непостижимые взаимоотношения эго и самости. На принципиально ином языке святой Хуан де ла Крус[413] предложил решение той же самой проблемы, более доступное для западного человека, – в своем рассуждении о «темной ночи души». Наши попытки извлекать аналогии из психопатологии, из восточного и западного мистицизма вполне естественны: процесс индивидуации является, с точки зрения психологии, пограничным феноменом, который требует особых условий для осознания. Быть может, это первый шаг на пути развития, на который должны вступить люди будущего, но сегодня этот путь совершил поворот патологического свойства и привел Европу к катастрофе.

[432] Тому, кто знаком с нашей психологией, может показаться, что нелепо тратить время на обсуждение давным-давно выявленного различия между становлением сознания и осознанием себя (индивидуацией). Но я снова и снова отмечаю, что процесс индивидуации нередко путают со становлением сознания эго и что вследствие этого эго отождествляется с самостью (естественно, результатом оказывается не имеющая выхода концептуальная ловушка). Индивидуация тогда превращается всего-навсего в эго-центрированность и аутоэротизм. Но самость заключает в себе бесконечно больше, нежели просто эго, и об этом свидетельствует символизм древнейших времен. Это свое «я» и все прочие «я» наряду с эго. Индивидуация не отделяет человека от мира, она помогает ему вобрать мир в себя.

[433] На этом я бы хотел завершить свои размышления. Я постарался обрисовать развитие и основные проблемы нашей психологии, выделить ее квинтэссенцию и передать сам дух этой науки. Учитывая те затруднения, с какими связано освещение этой темы, читатель, надеюсь, простит меня