и больше не чувствовать ужасного прикосновения этой руки.

Когда мы оказались на улице, ужас мой пропал, и я обрел вновь свое хладнокровие.

Мы сели в машину и отправились.

Я поглядывал, следуют ли за нами агенты, но ничего подозрительного не видел, все было безлюдно.

Мы развернулись, чтобы подъехать к Мойке, и очутились во дворе, где машина остановилась перед тем же задним крыльцом.

* * *

Входя в дом, я услыхал голоса друзей и американскую шансонетку из граммофона. Распутин насторожился.

– Что это – кутеж?

– Нет, жена принимает нескольких друзей, они скоро уедут. Пойдемте пока в столовую, выпьем чаю.

Мы спустились. Войдя, Распутин снял шубу и с любопытством стал изучать обстановку. Шкафчик со множеством ящиков особенно привлек его внимание. Он забавлялся им, как ребенок, открывал, изучал его снаружи и внутри.

В эту последнюю минуту я предпринял последнюю попытку убедить его покинуть Петербург. Отказ решил его судьбу. Я предложил ему вина и чаю. К моему большому разочарованию, он начал с того, что отказался и от того, и от другого.

«Случилось что-нибудь?» – думал я. Но решил – как бы то ни было, он не выйдет живым из дома.

Мы сели за стол и разговорились. Перебирали наших общих знакомых, не забыли и Вырубову. Естественно, коснулись и Царского Села.

– Григорий Ефимович, – спросил я, – зачем у вас был Протопопов? Он все боится заговора?

– Ну конечно, милый. Мешаю я больно многим, что правду говорю. Аристократы не могут привыкнуть, что простой мужик разгуливает по залам императорского дворца… Их грызут ненависть и злоба… Но я их не боюсь. Они ничего не могут против меня. Я защищен от злой судьбы. Меня много раз пытались убить, но Господь всегда разрушал их замыслы. Всех, кто поднимет на меня руку, постигнет беда.

Эти слова Распутина мрачно прозвучали в том самом месте, где он должен был погибнуть. Но меня уже ничто не могло поколебать. Все время, пока он говорил, у меня была одна мысль: заставить его выпить вина из бокала и отведать пирожных.

Исчерпав свои обычные темы, Распутин попросил чаю. Я поспешил налить и предложил тарелку с бисквитами. Почему я предложил именно бисквиты, которые не были отравлены?..

Спустя мгновение я передал ему блюдо пирожных с цианистым калием.

Он сначала отказался.

– Не хочу, – сказал он, – они больно сладкие.

Тем не менее вскоре взял одно, потом другое… Я смотрел на него с ужасом. Яд должен был подействовать немедленно, но, к моему изумлению, Распутин продолжал со мной говорить как ни в чем не бывало.

Тогда я предложил ему попробовать наше крымское вино. Он опять отказался.

Время шло. Я начинал нервничать. Несмотря на его отказ, я налил два бокала. Но как перед этим с бисквитами, и совершенно необъяснимо, я не взял ни один из тех, в которых был яд. Переменив решение, Распутин согласился выпить вина, поднесенного мною. Он выпил с удовольствием, нашел, что вино по его вкусу и спросил, много ли мы производим его в Крыму. Казалось, он был удивлен, узнав, что у нас их полные погреба.

– Налей мне мадеры, – сказал он. Я хотел на этот раз дать ему один из бокалов с ядом, но он возразил:

– Наливай в тот же…

– Нельзя, Григорий Ефимович, – отвечал я, – не надо мешать эти вина.

– Неважно, лей сюда, говорю тебе…

Надо было уступить, не настаивая больше.

В этот момент я как бы по неловкости уронил бокал, из которого он пил, и воспользовался этим, чтобы налить мадеру в тот, что был с ядом, Распутин больше не возражал.

Я стоял перед ним и следил за каждым его движением, ожидая в любой момент, что он рухнет…

Но он продолжал пить, медленно, маленькими глотками, дегустируя вино, как умеют одни знатоки. Его лицо не менялось. Он только время от времени подносил руку к горлу, как будто ему было трудно говорить. Он поднялся и сделал несколько шагов. Когда я спросил, что с ним, он ответил:

– Ничего, просто в горле першит…

Несколько минут ему было нехорошо.

– Мадера хороша, дай мне еще, – сказал он.

Яд все еще не действовал, и «старец» продолжал спокойно прохаживаться по комнате.

Я снова взял другой бокал с ядом, наполнил его вином и подал Распутину.

Он осушил его, как и предыдущие, и без всякого результата.

На блюде остался третий и последний бокал.

Тогда, теряя надежду и чтобы побудить его подражать мне, я сам начал пить.

Мы сидели друг против друга и молча пили.

Он смотрел на меня. В его глазах была насмешка. Казалось, они говорили: «Видишь, ты напрасно старался, ты ничего не можешь со мной сделать».

Внезапно его лицо стало ненавидяще злым.

Никогда еще я не видел его таким ужасным.

Он устремил на меня сатанинский взгляд. В тот момент он внушал мне такую ненависть, что я был готов кинуться на него и задушить,

В комнате стояла зловещая тишина. Казалось, он знает, зачем я привел его сюда и что делаю. Между нами был род молчаливого поединка, странного и ужасного. Еще мгновение, и я буду побежден, уничтожен. Под тяжелым взглядом Распутина я чувствовал, как покидает меня хладнокровие; мной овладевало невыразимое оцепенение, голова кружилась…

Придя в себя, я увидел его все еще сидящего на том же месте, руками он обхватил голову, я не видел его глаз.

Я вновь обрел равновесие и предложил ему еще чашку чая.

– Налей, – сказал он ужасающим голосом, – очень хочется пить.

Он поднял голову. Его глаза потускнели, и мне казалось, что он избегает смотреть на меня.

Пока я наливал чай, он поднялся и стал ходить. Увидев гитару, которую я оставил на столе, сказал: «Сыграй что-нибудь веселое, я люблю тебя слушать».

Трудно мне было петь в такую минуту, особенно что-нибудь веселое.

– Я совсем не в настроении, – сказал я. Тем не менее взял гитару и начал грустную песню.

Он сел и сначала слушал внимательно; наконец, склонил голову и закрыл глаза. Мне казалось, что он уснул.

Когда я кончил романс, он открыл глаза и грустно посмотрел на меня.

– Спой еще немного. Очень люблю эту музыку, ты вкладываешь в нее столько души.

Я снова запел. Мой голос казался мне неузнаваемым.

Время шло, на часах было уже половина третьего утра…

Больше двух часов длился этот кошмар. «Что будет, – думал я, – если мои нервы не выдержат?»

Наверху, кажется, потеряли терпение. Шум, доходивший до нас, подтверждал это. Я боялся, что мои друзья, не выдержав, явятся