После войны офицеры, командовавшие восточнопрусским ландвером, описали огневое действие русской артиллерии как ад, в котором им пришлось получать удары от невидимого противника238. «Немцы понесли страшные потери, – отметил в дневнике участник боя. – Все поле впереди покрыто их убитыми и ранеными»239. Потери были серьезными – до 10 тыс. человек. Наступление противника остановилось, а к вечеру он начал беспорядочный отход240. А. фон Макензен вместе со своим штабом лично поскакал к войскам, чтобы остановить отступление, однако сделать этого не смог241. К концу боя были разбиты одна русская и четыре германские дивизии. Вместо того чтобы сокрушить русскую армию и отбросить ее, как планировалось, к Неману, немцы вынуждены были отступить242. Постепенно дисциплина среди отступавших была потеряна, и началась паника243. Нашими войсками были захвачены 12 орудий, 25 зарядных ящиков, три исправных и 10 разбитых пулеметов, 2 тыс. винтовок, в плен попали около тысячи немецких солдат244.

Немцы отходили, прикрываясь интенсивным огнем всех 30 батарей 17-го армейского корпуса. Прибывший в штаб Н. А. Епанчина П. К. Ренненкампф принял решение остановить пехоту на занятых позициях. Войска 1-й армии понесли значительные потери – около 6200 человек, они были чрезвычайно утомлены тяжелым боем, значительная часть скромного снарядного запаса израсходована. При этом была остановлена и конница, что существенно облегчило отход немцев245. Активность русской кавалерии сдерживали и штаб армии, и штаб фронта. Я. Г Жилинский требовал не наносить серьезных повреждений железнодорожным линиям в Восточной Пруссии, которые, по его планам, могли пригодиться в ближайшем будущем войскам его фронта246. В Вержболове, на пограничной станции, русская широкая железнодорожная колея заканчивалась и начиналась узкая немецкая. На перешив дороги под русский стандарт требовались время и значительные усилия, и вся надежда была на то, что удастся использовать существующие пути сообщения и захваченный подвижной состав247. Однако значительных трофеев пока не было, как и времени, и нормально организованного тыла.

Фактически директива штаба фронта привела к тому, что отступавшим не мешали отходить и приводить себя в порядок. Между тем состояние корпуса А. фон Макензена после боя было далеко не блестящим. Энергичные действия кавалерии могли поставить его на грань катастрофы. Когда 9 (22) августа русская пехота получила разрешение двинуться вперед, она встретила по пути все признаки панического отступления. Поле сражения на несколько километров было завалено убитыми и ранеными немецкими солдатами248. «Дорога, по которой она шла, – вспоминал начальник 27-й пехотной дивизии, – была усеяна брошенными ружьями, патронами и предметами снаряжения. Встречались брошенные повозки, нагруженные разным войсковым добром; попадались отсталые как раненые, так и здоровые; около места, где стояли тяжелые орудия, валялись корзиночные лотки с патронами, снаряды и т. п. Вообще были все признаки, свидетельствующие о беспорядочном и поспешном отступлении»249.

С первого дня войны движение войск вызвало в пограничной полосе всеобщее бегство жителей деревень и городков. Опустошенные города напоминали призраки. 3 (16) августа наши войска вошли в сильно разрушенный Эйдкунен. Командир 100-го пехотного полка полковник Н. Д. Зарин отмечал в своем дневнике: «Кругом мертвая тишина, все дома брошены, с поля тянет зловонием разлагающегося трупа; кое-где валяются убитые солдаты; вечереет; жутко»250. В той или иной степени эта картина повторялась везде. «Вся Восточная Пруссия бежала, – вспоминал участник этих боев, – оставя на произвол судьбы дома, фермы со всем скарбом и животными, вплоть до лошадей. Все дороги были усеяны брошенными велосипедами. В некоторых домах были накрыты столы с еще теплыми кушаньями»251. Практически везде войска сталкивались с одной и той же картиной: в спешке жители оставляли все, от утвари до домашних животных252. «Брошено все, – вспоминал генерал Ю. Н. Плющевский-Плющик. – Кофейники с кофе стоят на столе. Пища готовилась на кухне, а населения нет. Пастор забыл свои очки»253. Частичный успех был налицо, но он так и не превратился в решающую победу. Иначе говоря, имелись признаки победы, но ее самой еще не было.

Между тем русское Верховное командование, которое в первые дни войны надеялось реализовать план Ю. Н. Данилова о переносе военных действий на левый берег Вислы, было особенно вдохновлено результатами боя под Гумбиненом254. Складывается впечатление, что Ставка и штаб Северо-Западного фронта считали, что главное дело уже сделано, и свели свое руководство к подталкиванию подчиненных вперед. Особенно активно подгоняли А. В. Самсонова. 6 (19) августа Я. Г Жилинский телеграфировал ему: «Задержка в наступлении 2-й армии ставит в тяжелое положение 1-ю армию, которая уже два дня ведет бой у Сталлупенен. Поэтому ускорьте наступление 2-й армии и возможно энергично развейте ее операции, выдвинув, если для сего потребуется, и I корпус»255.

А. В. Самсонов оказался в весьма двусмысленном положении. Его армия была мобилизована, но не закончила сосредоточения. Войска были рассредоточены по площади свыше 30 тыс. кв. км, тылы и обозы не готовы к движению. Сам командующий был не согласен с предложенным ему планом действий, считая, что гораздо больший шанс на успех даст наступление, которое следует организовать двумя группами, действующими одновременно по восточному и западному берегам Вислы256. Эти предложения были отвергнуты, вносить столь масштабные изменения в план действий можно было бы в начале 1912 г., но в августе 1914 г. – уже поздно. Командующий не мог игнорировать приказы командования, но не мог он и выступить, не завершив подготовку. В результате, формируя тылы, А. В. Самсонов вынужден был бросить вперед кавалерию, поддержанную отрядами пехоты257. Все это производило впечатление спешки, в которой принимались важнейшие решения.

Перед началом операции начальник штаба 2-й армии открыто называл план действий авантюрой: армия должна была оставить в тылу пограничный район, в котором практически не было необходимых для снабжения путей сообщения – их годами не прокладывали именно из-за опасения возможного германского наступления258. «Особенно бросалось в глаза бездорожье, – вспоминал артиллерийский офицер 15-го корпуса, – недостаток населенных пунктов, бедность их и какая-то культурная дикость в полосе между р. Нарев и германской границей. Еще в мирное время говорили о том, что дикость и бездорожье до известной степени созданы искусственно, в целях затруднить движение сквозь нее германцев. Теперь, наступая сами, мы пожинали плоды посеянного»259. Войска медленно двигались вперед, имея самые общие представления о цели и задачах своего движения: солдаты и младший офицерский состав знали только, что идут в Восточную Пруссию260. В среднем по немногочисленным песчаным дорогам колонны не могли проходить более 20 верст в сутки. Командующий 2-й армией запланировал пересечь границу утром следующего дня, то есть 7 (20) августа261.

Все довоенные немецкие расчеты строились на двух или даже трех (в зависимости от числа вторгающихся армий) последовательных победах над русскими262. Теперь, как казалось, они были сорваны. Не удивительно, что генерал-лейтенант М. фон Притвиц оказался под сильнейшим влиянием боя у Гумбинена. Узнав о том, что 20 августа с юга в обход основных сил 8-й армии двинулся А. В. Самсонов, он приказал отступать к Висле, несмотря на то что офицеры его штаба настаивали на возобновлении боя на следующий день263. Следует отметить, что возможность временного оставления восточного берега Вислы первоначально предусматривалась инструкциями Мольтке-младшего, данными командующему 8-й армией перед началом операции: «В крайнем случае Пруссия восточнее Вислы должна быть оставлена»264. Тем не менее Большой Генеральный штаб всегда рассматривал этот шаг как крайний и, естественно, нежелательный вариант развития событий265.