Степан вот о чём. Идея поставить в саду рояль (непременно в кустах), в новом доме готовящимся для Пушкиных, пришла ему давно. Осуществление состоялось, но только теперь он сообразил, что сад не есть комната и надо как-то сохранять «струмент» в рабочем состоянии.

— Брезентом накрыть. — коротко приказал он собравшимся поглазеть работягам (тем, что работали внутри, по отделке), не обращаясь ни к кому конкретно и не интересуясь есть ли у них брезент.

Переезд Пушкиных планировался к следующему бальному сезону, то есть к зиме, но Степан торопился чувствуя, что времени не так много. Просьба Александра подыскать приличный дом на лето, была им вовсе проигнорирована. Война приближалась, сейчас он понимал это вполне точно. Как поведёт себя Пушкин он не знал, но предполагал, что семья окажется разлучена. Где тогда решит жить Наталья с детьми не смог бы угадать никто, и он не видел смысла в лишних действиях.

Особняк был практически готов, в крайнем случае, заезжать можно было хоть сейчас (в квартирах арендуемых Пушкиными всегда находилась комната или две в которых шёл ремонт), Степан даже задумался не сообщить ли столь радостную весть бывшему барину.

Александру стало внезапно хуже, ночами поднималась температура, он весь как-то постарел и осунулся. Слабость его тёплой руки пугала Наталью, впервые на памяти Степана отложившей вопросы нарядов с первого на второй план.

«Бабу не обманешь — она сердцем чует», — вспомнился ему постулат. Волнение заразительно, передаётся от человека к человеку подобно болезни и Степан сам встревожился.

Представленный его очам наряд командора понравился. Двубортный мундир красного цвета с белой подкладкой, с черными отворотами и обшлагами, украшенный вышивкой в виде канатов и якорей, с золотыми пуговицами, на которых сверкали мальтийские кресты, с длинной шпогой и чёрной треуголкой их которой торчали белоснежные перья.

«Вот это понимаю — великолепие, — хмыкнул он впервые узрев творение, — вот это дорохо-бохато! Ерохины подавятся оливье с авокадо от зависти. Эполеты, конечно, золотые. Крест батистовый…а я чего? Я ничего. Партия мальтийских товарищей сказала: надо. Комсомол ответил — есть!»

Порадовать поэта не удалось. Степан взял за правило избегать часов традиционных визитов, всё равно в них не было для него проку, но тут подумал, что к больному если кто и явится, то не доберётся непосредственно до Пушкина, тогда как он будет допущен. Расчёт оправдался частично. Допущен-то он был, но вот Александр один не был. Не поднимаясь с кровати, Пушкин принимал весьма странную делегацию, состоящую из одних только женщин. Степану он обрадовался как другу.

— Вот он, спаситель мой, не только мой, но и всех нас! — Александр широко перекрестился. — Степан всем заправляет, не я! — после чего со вздохом облегчения откинулся на подушку.

— Здрасьте, здрасьте, — прошептал сын Афанасиевич, и, собравшись, представился уже как положено.

Четыре пары глаз уставились на него.

— Вот ты каков, Гвидон Салтанович. — произнесла обладающая властным высокомерным прищуром пожилая дама, очевидно не жалующаяся на отсутствие аппетита.

— Мне кажется, что он скорее Ратмир, чем Руслан. — добавила молодая дама, с чрезвычайно «живыми» глазами, старавшаяся придать себе холодное выражение. — В нем есть что-то порочное, как у рыцаря Буагильбера.

Третья дама ничего не сказала, разглядывая Степана как вещь.

Пушкин прокашлялся.

— Такое дело, Степан, мы совершили ошибку. — заметил поэт.

— Ошибку, Александр Сергеевич?

— Оплошность. Моя вина, не уследил. Видишь ли, старина, в нашем журнале совершенно не представлено творчество лучшей половины человечества. Потомки не простят нам этого. — поэт раскрыл глаза как мог широко и тайком показал кулак.

— Совершенно верно. — подтвердила «холодная» молодая дама со вспыхнувшим румянцем на щеках. — Я лично отправляла вам и стихи и прозу. Вы ничего не поместили в журнал.

— Простите великодушно, но…

— Зражеская, Александра Васильевна, — представилась дама и не думая добавить к словам хоть какое-то движение. В голове у сына Афанасиевича щёлкнуло и он всё понял.

Перед ним стояла женщина весьма необыкновенная. Русская Джейн Остин, по ехидному изречению Пушкина. Её творчество обсуждалось, недавно вышедший роман «Картины дружеских связей», собравший в себе подражание всем кому только можно, от Бальзака и вплоть до самого Пушкина (главная героиня творения звалась, конечно же, Татьяна), Степану показался скучным и неинтересным, отчего не прошёл в их журнал. Убедившись, что её проигнорировали, авторка и поэтка (именно так Александра Васильевна придумала себя называть, существенно опередив время, сама того не ведая) отправила несколько писем «русскому Архи-поэту», полных недоумения и плохо скрытой обиды. Но отправила она их Пушкину, который не забыл сообщить о том Степану, попросив написать ответ. А вот Степан забыл — дела-с, тут ещё какие-то авторки, прости Господи!

«Ой-ой-ой, косяк, — запаниковал сын Афанасиевич, — она ведь бешеная! Смутно припоминаю, кажется, она под конец жизни кукушкой поехала. А если и сейчас у дамочки фляга свистит? Опаснее медведя! Задерет и не заметит. Надо выкручиваться, шовинист».

Стёпа рассыпался в комплиментах, изображая видом бурную радость от знакомства. Холодная леди немного оттаяла — виновник дурного её настроения, как оказалось, не стремился оскорбить и унизить, а просто оказался недотепой страдающим приступами идиотии.

— Признание ошибки есть первый шаг к её исправлению, Александра Васильевна, — тараторил Степан, — безусловно, вы достойны представительства в журнале, всё дело в ограниченном объёме и связанностью данными словами с иными авторами, ничуть не более значимыми (чаще даже менее!), чем вы, всё дело здесь чисто техническое, не более.

— Вы нам зубы-то не заговаривайте, молодой человек, — вмешалась одна из пожилых дам. — Скажите прямо, как вы загладите вину. Иначе — берегитесь.

Степан задумался. Краем глаза он продолжал фиксировать знаки подаваемые Александром, который добавил к демонстрации кулака вращение глазами, что было трудно переводимо и непонятно.

— Не будем пугать нашего Гвидона, дамы. Он кажется мне вполне искренним и полным раскаяния. — внезапно поддержала его властная женщина. — Уверена, он сделает всё возможное для своего прощения. Не так ли, молодой человек?

Степан согласно закивал, что да, мол, сделаю.

Лёд тронулся. Они разговорились. Некоторое время спустя Степан обнаружил себя в роли рассказчика о том как познакомился с государем. Затем, как посещал государыню и имел честь с нею беседовать. Дамы негромко восхищались. Вскоре Степан заметил, что хвастает. Затем, что откровенно привирает.

«Ложь во спасение, — подумал он, — разве нет?»

Заметим, что положение женщины того времени совмещало в себе одновременно положение подчиненности мужчине с почти полным юридическим равноправием. Более трети владельцев крупных состояний, то есть от тысячи крепостных душ и выше, были женщины. Среди мелких и того больше. Они свободно покупали, продавали, вели дела, становились наследницами и распоряжались наследством. Степан это отлично знал даже на примере крестьян, куда более патриархальных в быту, чем