— Гранату? — Пушкин на мгновенье даже оторвался от бумаг. — Зачем?

— Случаи разные бывают, ваше превосходительство, вам ли не знать. Тяжёлая зараза. Но это и хорошо, можно так в лоб кому швырнуть, мозги разом на место встанут. А вы?

— Что — я?

— Вы собираетесь к начальству. Или я не прав?

— Прав, Степушка, прав. Но тут дело такое сложное. Мне лично бумаги не нужны. Без них всё знаю. Но начальство, как ты верно и верноподданейше величаешь императора, предпочитает вид письменный. Ему так вернее кажется. Спокойнее. Сядет государь наш, сам всё прочтёт и Сам, понимаешь, Сам придёт к выводам.

— Государь? — удивился Степан. — Сейчас? Мы направляемся к государю? Каким образом? Обойдем охрану и полезем в окно? Тогда верёвка пригодится. Он будет читать, вы держать канделябр, а я вас охранять. Враг не пройдёт.

— Ну вот всё и готово. — Пушкин с сомнением осмотрел сложенную им стопку, махнул рукой и перевязал лентой. — Бери и пошли.

— Я?! Нести ещё и это?

— Не мне же утруждаться. Я генерал считай, мне не положено. Субодинация-с, мой доблестный янычар. — и Пушкин беззаботно потянулся как только что проснувшийся человек. — К тому же я сильно болен, — вспомнил он, — не забывай.

Степан мысленно выматерился.

— Так, а где шпага? — заозирался Александр. — Где-то здесь была. А, вспомнил! — искомый предмет был ловко извлечен из бумажного плена на французском диванчике. — Субординация, она ведь для всех, друг мой. Пошли.

* * *

В Аничков проникли не через окно, как надеялся Степан, а через скрытый ход. От парадного он отличался тем, что стражи перед ним было втрое больше. Усатые гренадеры, числом шесть, враждебно хмурились пока дежурный офицер о чем-то спрашивал Пушкина.

«Конспирация высшего уровня» — оценил Степан.

— Следуйте за мной, господа. — объявил наконец офицер. Пушкин кивнул и они двинулись. Двое солдат загромыхали следом.

«Мышь не прошмыгнет» — продолжал радоваться Степан, слегка балдеющий от простоты окружающих — «Барабанщика нехватает».

Офицер остановился у нужной двери, без стука отворил её и объявил:

— Вам сюда.

* * *

Шеф жандармов не спал. Тревожность мучила его всё сильнее. Александр Христофорович злился оттого, что оказался в ситуации человека пробирающегося наощупь по тропинке с обеих сторон которой — обрыв. Своей вины он не чувствовал никакой, ничего, что могло бы смягчить осознанием причастности. Немец по происхождению, он искренне считал себя немцем и по духу, отчего стремился подчеркнуть в себе все лучшие качества германских народов, то есть порядочность, смелость, верность слову, безукоризненную исполнительность и порядок в делах.

Истинный немец не мыслит своего существования без непременного чувства долга перед человечеством (эта насмешливая фраза одного остряка-француза была воспринята немалым числом германцев без малейшей иронии), потому и Александр Христофорович внутренне считал себя обязанным всячески улучшать окружающий мир, благо Россия предоставляла для того все возможности.

До глубины души возмущенный «декабрьской смутой», в которой не понял ровным счетом ничего, и оттого привлеченый Николаем к следствию, Бенкендорф задумался о недопущении подобного впредь. Итогом размышлений этого честного человека стали записки на имя императора, в которых он с присущей немцам логикой доказывал необходимость увеличения общего числа полиции, создание особой полиции для надзора над смутьянами, а лучше всего создание отдельного министерства, и, может быть, группы министерств, поскольку размеры страны велики. Государь прочёл, повздыхал, по-секрету показал особо понравившиеся места кое-кому из способных оценить масштаб личности автора (в качестве анекдота), и приказал создать особое отделение при личной канцелярии.

Получив в свои руки пост главноуправляющего третьего отделения, Александр Христофорович пришёл в восторг от осознания, что жизнь не прожита даром. Рьяно принявшись за дело, он вскоре обнаружил, что дела обстоят много хуже чем представлялось. Со всех уголков империи доносилось о воровстве, хищениях, нарушениях законов, подлогах и прочем безобразии. Генерал даже растерялся на время. Необходимость принять меры осложнилась тем, что сперва он получал донесение о нарушениях закона со стороны господина А, что убедительно доказывал господин Б, а после донесение от господина А, не менее убедительно пишущего о беззаконии господина Б. Поскольку господ было много больше, и донесения сыпались буквально на каждого чиновника (это он еще ограничил себя чтением донесений о господах не ниже пятого ранга согласно Табели), то логика подталкивала к необходимости принятия мер в адрес всего чиновничьего аппарата поголовно. Делать было нечего — пришлось идти к государю.

Николай принял его со всей серьёзностью. Бесстрастно ознакомившись с докладной и отложив её в сторону, он вопросительно уставился на внутренне кипевшего Александра Христофоровича.

— Что-то я не пойму, генерал, где же смутьяны? — спросил тогда государь.

— Как — где? — обомлел Бенкендорф. — Они все…простите…

Николай ободряюще улыбнулся.

— Видите ли в чем дело, дорогой друг, вы стали жертвой безусловного патриотизма.

— Простите, ваше величество, я…

— Недопоняли. Давайте будем рассуждать логически. Все эти люди — дворяне. Почти все из хороших и древних семей, а кто нет, тот выслужился сам, значит тем более способный человек. Если принять на веру, без тщательнейшей проверки, всё вами собранное, то непременно возникает вопрос — как же страна наша до сих пор существует? Мне представляется…нет, я даже уверен в том, что здесь огромное преувеличение, по-простому — выдумки.

— Нет-нет, Александр Христофорович, я и не мыслю о сознательный лжи, — поспешно добавил государь, заметив, что у генерала глаза стали размером с медные пять копеек, — о клевете и тому подобном. Всё дело в избытке усердия, да и что греха таить, непонимания. Всякий мыслит так: вот я стараюсь изо всех сил, а должного порядка нет, стало быть некто старается не столь полно. Вот он и виноват. Потому слухи, понимаете, слухи, которые преследуют всякого человека, невольно принимаются на веру. И наша с вами задача как раз заключена в отделении зёрен от плевел. Именно мы должны найти способ заглянуть в суть вещей, подобно философам. Увидеть где ложь, пусть невольная, а где истина. Но как это сделать? Задача представляется столь великой, что почти не имеющей решения. Как нам понять кто пишет горькую правду, а кто нет? Каким образом заглянуть и посмотреть что внутри людей? Вот тогда и только тогда нам с вами удастся ясно узреть действительное положение. А главное — кто есть смутьян, а кто… допускает некоторые неточности при несении службы. Как добиться подобного? Подумайте, Александр Христофорович.

Бенкендорф подумал и третьего дня от памятной аудиенции на стол императора легло предложение о систематизации перлюстрации писем в границах империи.

«Вскрытие корреспонденции, — писал честный немец, — есть наилучшее и наивернейшее средство для понимания истинного движения помыслов кого