собственностью не каббали- стов, хасидов или праведников, а обыкновенных мужчин, женщин и особенно детей.

Впоследствии, в вымышленных странствиях Шолом, сын Нохума Вевикова, находит хасидско­го дедушку в лице Мойше-Йоси, который вопло­щал мир религиозной мифологии. Эта последняя встреча с местечком пробуждает у него воспоми­нания о Шмулике.

Различие между ним и дедушкой было только в том, что Шмулик рассказывал о кладах, колдунах, принцах и принцессах, — все о вещах, относившихся к здешнему миру. Дедушка же пренебрегал всем земным. Он пере­носился целиком, вместе со своим внуком, который с увлечением слушал его, в иной мир — к праведникам, ангелам, херувимам и серафимам, к небесному трону, где восседает Царей Царей, да будет благословенно Имя Его... (Y 240, Е i2i, R138)

Хотя бабушке и дедушке Шолома посвящено шесть глав, а Шмулику только две и хотя старый Мойше-Йося появляется в кульминационный момент еврейского календаря — в период празд­ников Рош га-Шана, Йом Кипур и Суккот, — рас­сказчик смотрит на все происходящее в местечке Богуслав со стороны, как на чудесное и гротеск­ное представление, карнавал. «Дома, улицы, бу­лыжники мостовой — все пело, било в ладоши, плясало и радовалось. Не только взрослые, даже мальчишки пили так, что с ног валились» (Y 257, Е 131, R 148). Шолом-Алейхем много работал над этими главами, добавляя этнографические де­тали, почерпнутые из недавно опубликован­ных воспоминаний старого идишского писате­ля Йехезкеля Котика95. Когда в окончательном, «этнографическом» варианте романа Шолом- Алейхем сделал самой привлекательной фигу­рой бабушку Соею, в четвертой и последней вер­сии96 изображение Шмулика стало еще чудеснее. Противостояние религиозного и земного мифа стало гораздо более острым.

Однако в авторской предвзятости не было ничего ошибочного. Бабушка и дедушка жили в самодостаточном местечковом мире, в кото­рый можно было заглянуть лишь ненадолго. Длительное пребывание там не приветствова­лось, да и самих детей не очень-то радовали нра­воучения, которыми сопровождались легенды и молитвы. Шмулик разительно не похож на них, он — проекция самого героя, и поэтому спря­танный клад становится самой неотъемлемой и устойчивой частью личной мифологии Шолома.

Для героя Шмулик играл роль deus ex machi- па, он был его Илией в миниатюре. Шолом- Алейхему пришлось его выдумать, чтобы объяс­нить позднее и чудесное появление идишского

писателя, который на самом деле мечтал совсем о других кладах. Насколько было известно чита­телям, Шолом-Алейхему не нужно было беспоко­иться на пути с ярмарки и на склоне лет заметать следы. Когда Шолом-Алейхем стал превращать факты в стилизованную прозу, он подарил сво­им читателям, разбросанным по всему свету, то, что им больше всего было нужно: праздники- карнавалы; гротескную реальность в виде раз­рушенного мифа; обрусевшего реформатора в роли любимого рассказчика.

Глава шестая Рассказчик в роли первосвященника Дер Нистер

Штейт ойф, лерер ун шилер майне, вайл дос, вое с’из мир гекумен, дос из мир гегебн, ун их гоб айх цу безойен гебрахт, ун up мих цу аш. Встаньте, учителя и ученики мои, ибо, что я заслужил, то и получил. Я опозорил вас, а вы уничтожили (букв, превратили в пепел) меня.

Дер Нистер, 1929

Великий Шолом-Алейхем умер и был похоронен в Нью-Йорке. После этого любое место на зем­ле могло стать домом для идишского писателя. Берлин, лингвистически и географически столь близкий к сердцу культуры на идише, стал еще одной гаванью для покинувших родину русско- еврейских деятелей искусства. Изгнание объ­единило всю русскую колонию Берлина, где жили тогда Андрей Белый, Марина Цветаева, Борис Пастернак, Алексей Ремизов, Осип Мандельштам, Максим Горький, Сергей Есенин, Сергей Эйзенштейн, Василий Кандинский и Игорь Стравинский. Художники, свободные от языковых ограничений, добились наивысше­го успеха после 1922 г., когда в берлинской гале­рее Ван Димена на Унтер-ден-Линден прошла первая выставка русского искусства1. В тогдаш­нем Берлине существовало множество возмож­ностей для улаживания старых культурных раз­ногласий и примирения бывших противников: русских модернистов и их идишских и иврит- ских коллег, немецких евреев и их отсталых вос­точных братьев, идишских и ивритских писате­лей. Некоторые писатели, такие, как эссеист и со­ставитель великолепных антологий Миха-Йосеф Бердичевский (1865-1921), поэт и критик Давид Фришман (1860-1922) и критик Баал-Махшовес (1873-1924) умерли в Берлине. Другие направля­лись в Землю обетованную.

Выделявшаяся среди эмигрантов группа ив­ритских писателей, во главе с Хаимом-Нахманом Бяликом (род. в 1873 г.), покинула Россию навсег­да. Бялику и еще одиннадцати писателям уда­лось бежать от большевиков на пароходе, шед­шем в Стамбул (Константинополь), исключи­тельно благодаря вмешательству Горького2. Это событие повлияло на членов группы, возмож­но, именно благодаря ему за недолгое время пре­бывания в Берлине члены этой группы развили неоклассический, монументальный подход к на­писанию и сбору еврейских сказок. Предложение Бердичевского использовать мифы, легенды и сказки для сближения Востока и Запада, христи­анина и еврея, души и символа, нашло полное выражение в книге Бялика и Равницкого Сефер га-агада («Книга преданий», 1909-1911)3. Эти русско-еврейские интеллектуалы старого поко­ления не видели разницы между ролью писате­ля как переводчика и составителя антологий и как оригинального творца. В ту же струю вписа­лась яркая картина живого мистицизма, создан­ная Мартином Бубером в «Хасидских историях», которая вернула даже ненавидящих себя немец­ких евреев к «восточным» корням4. В 1921 г. Бубер вместе с молодым Шмуэлем-Йосефом Агноном начал работать над большой антологией хасид­ских сказок на иврите, договор на составление которой они только что подписали с новым изда­тельством Двир, основанным Бяликом. А любов­ные истории Агнона Аль капот га-манулъ («У за­твора», 1922) вышли в берлинском издательстве Юдишер Ферлаг, где Агнон также работал редак­тором5.

Еврейское книгоиздательство процветало тог­да в Берлине, как нигде и никогда раньше. Помимо трехъязычных сочинений Бердичевского, кото­рые весьма элегантно публиковались издатель­скими домами Штыбель и Инзель, и издательство Клал-фарлаг, недавно приобретенное большим немецким издательским домом Ульштейна, на­чало выпускать на рынок новые дешевые издания разнообразных книг от средневековой Майсе-бух, «Сказок» рабби Нахмана и рассказов Айзика- Меира Дика до переводов «Петера Шлемиля, че­ловека без тени» Шамиссо и рассказов Анатоля Франса6. Союз еврейских авангардистских пи­сателей и художников, сложившийся в Москве и Киеве во время революции, принес свои плоды и в Берлине7. Супруги Марк и Рахель Вишницер издавали самый богато иллюстрированный жур­нал о еврейском искусстве и литературе, какой когда-либо выходил в свет, причем в двух парал­лельных версиях: Римон на иврите и Милгройм на идише (оба слова означают «гранат»). Цветные страницы журнала были похожи на современ­ный вариант иллюстрированной рукописи, где светские рассказы и стихи ведущих идишских и ивритских авторов заняли место старых сакраль­ных текстов8. Издательский дом Римон также вы­пустил очередное идишское издание «Сказок» рабби Нахмана. В Швелн («пороги» на идише) появились две детские книги: «Сказки