Дер Нистера они видели идеальный синтез визу­альной и вербальной фольклорной стилизации33.

Веру в то, что абстрактная форма лубка — это и есть суть искусства и что национальный эле­мент всегда выражается в его простейшей фор­ме, разделяли и такие молодые художники, как Иссахар-Бер Рыбак и Борух Аронсон, чей мани­фест «Пути еврейской живописи» также появил­ся в Киеве в 1919 г.34. Все эти художники, критики и педагоги призывали к новым художественным формам, которые должны изменить точку прило­жения творческой измены — от кажущейся безы- скусности к самым изысканным стилизациям. Основа нового искусства состояла в остранении народной культуры, игре с различными перспек­тивами, привлечении внимания к выразитель­ным возможностям языка и художественной фор­ме и особенно к произвольному смешению сим­волических систем — другими словами, к тому, что Дер Нистер делал еще с довоенных времен.

Переводы и оригинальные стихи для детей и фан­тазии Дер Нистера для взрослых представляли собой единое целое. Верный идее Гаскалы о рас­ширении еврейских культурных горизонтов, Дер Нистер отвергал попытки «евреизировать» сказ­ки Андерсена, как это было принято в молодой детской литературе на идише, и точно передавал оригинал — с новогодней ночью, рождественской елкой и тому подобным35. Его собственные сказ­ки также поощряли возвращение к природе — к петухам, козам, медведям, собакам, кошкам, кре­стьянам — уже не ради этических наставлений, как в басне, а для того чтобы описать примитив­ное, иногда гротескное, но всегда чудесное место действия. Как и Андерсен, Дер Нистер рассказы­вал детям сказки о том, почему петух кукарекает над мертвыми (из-за старушки, которая ухажи­вала за петухом). Подобно козе из «Рассказов реб Нахменьке» Переца, коза Дер Нистера также при­носит в жертву рога, но делает это ради родивше­гося у царицы мальчика-с-пальчик. Это одновре­менно мир ребенка, полный чудес, и мир поэта, полный символизма36.

Благодаря работе над произведениями для детей, рассказы Дер Нистера стали более веселы­ми — и сюжетными. Самый смешной из двадца­ти символистских рассказов Дер Нистера — это «Черти» (1918), переработка знаменитой «Сказки об иерусалимце», любимой Михой-Йосефом Бердичевским37. Традиционная версия расска­зывает о случайном и нежеланном браке между юношей и дьяволицей и описывает преисподнюю в обычных земных терминах. Версия Дер Нистера начинается (и заканчивается) описанием двух чертей в пещере, когда молодой черт упрашивает старого рассказать сказку. Это пародирование от­ношений между учителем и учеником, предмет, к которому в других произведениях Дер Нистер относится весьма серьезно. Молодой черт дерга­ет старого, рога и когти которого притупились от времени, а кожа скоро пойдет на барабан, и заставляет его рассказать далеко не героический эпизод времен его юности. Это история о том, как он и юный бесенок (лец) подстерегли в лесу путешественника, представ перед ним в разных видах, и, наконец, заставили его прыгнуть в ко­лодец, заполучив тем самым власть над ним.

Бесенок заставляет путешественника, запер­того в колодце, который превращается в кабак, блуждать в беспамятстве и наконец приводит его к настоящему Ноеву ковчегу чертей, кото­рые: мит хойзек ун халястре, «множествами и массами», брейтун бадхонишун фрайун фрейлех, «кривлялись, заголялись, всем сбродом ухмыля­лись» (Y 97, 98, R 227). Эти созвучия стоит запом­нить, потому что они отражают различие между бесовской и человеческой свободой. Черти соби­раются в безликую толпу. Их свобода эфемерна, эгоистична и самодостаточна. Только люди могут вести себя самоотверженно и достичь истинной воли через разум. Когда люди притворяются кем- то другим, они могут сбросить личину по соб­ственному желанию; а от чертей, если их раздеть, не остается ничего, кроме сброшенной кожи. Главная проблема сказки — это желание чертей открыть наготу путешественника под его кожей: «Пусть же он что-нибудь свое и от своих покажет, что-нибудь человеческое, что человек может, на что горазд» (Y 99, R 229). «Дайте мне полную сво­боду, — требует он, — и пообещайте слушать и не перебивать». Они, в свою очередь, велят ему поклясться своими рогами.

В этом — залог гибели чертей, потому что че­ловека нельзя связать клятвой вымышленными рогами, и сказка, которую он рассказывает — о любви дьяволицы и странника-человека (гейер) и о ребенке, которого они произвели на свет, — де­монстрирует превосходство человеческой любви, изобретательности и воображения. Черти неот­личимы друг от друга, пока им не удастся влю­биться. И когда в сказке, которую придумывает пленник, дьяволица спасена благодаря любви странника, безликая толпа чертей становится еще более враждебной и напуганной. Когда па­ника достигает высшей точки, попавшийся в ловушку путешественник бежит через зеркало собственного изобретения, доказав наконец, на­сколько свободен может быть смертный. Он по­кидает их, когда они кричат: «Он расскажет о на­шем позоре» (Y 115, R 243) — и он действительно так и поступает, о чем и рассказывает сегодня трясущийся от старости черт своему юному подо­печному.

Рассказывание историй — это суть того, «что человек может, на что он горазд». Черти — всего лишь пародия на человека. То, что они создают, непостоянно. Ими правят их ложные желания, тогда как человек может странствовать в реаль­ности и за ее пределами по собственной воле. Он будет обитать рядом с демонами и действовать вместе с ними, если придется, но свобода, лю­бовь и искусство, которые ему свойственны, от­крывают в нем самое человечное, а в человечно­сти — самое Божественное.

Это изумительное видение, не вызванное исто­рической необходимостью. Притворство путеше­ственника не только спасло его самого и научило дьяволицу любить, но и выставило на посмеши­ще весь род чертей. Если черти на каком-то уров­не олицетворяют силы зла в мире, то оптимизм Дер Нистера в то время кажется по-настоящему фантастическим.

История принимает обличье рассказа, ро­мана йли приключения, заимствуемого Дер Нистером из Бове-бух, известнейшего романа на идише, относящегося к XVI в., чтобы показать самый зрелищный сценарий избавления, кото­рый только доступен человеку. Из всех странни­ков никто не был смелее Бовы. Из всех испыта­ний, которые нужно преодолеть, ничто не тре­бовало большего внимания и точности, чем воз­вращение трех царей. Из всех исторических сю­жетов, которые обрабатывал Дер Нистер, ни один не послужил ему лучше, чем этот средне­вековый роман38.

«Бове-майсе, или Сказка о царях» начинается с того, что царь заболевает39. «Он дрожал за свою корону и за свой трон, он больше не верил в свое царство и в свой народ». После того как были ис­пробованы все прочие средства и царь разуве­рился в возможности исцеления, появляется ни­щий, который предлагает вылечить его с помо­щью сказки.

В одной стране при одном царе было огромное поле, как раз посередине, и жил там старик восьмидесяти лет от роду; в лачуге, которая едва держалась от старости, с по­косившимися стенами