хоть немного, но платить, а ещё корм им надобен, а едят они каждый день. А ещё все господа из выезда его, что живут с монахами в старом доме, да ещё их послуживцы.

От них просом и жидким пивом не отделаешься, им мясо, колбасу подавай. А кони их? Все здоровенные, крепкие. Сеном такие не наедаются, от сена такие худеть начнут, это не коняга, меринок мужицкий, это кони боевые, овсом их корми. А ещё дом его. Содержание дома, пиво, вино, пряности, а теперь ещё рис и кофе.

Стали с монахами считать. Монахи умные были, всё посчитали, всех людей его, всех коней его, всё сосчитали, что не забыли. Пока считали, говорили и советовались. Посчитали — замолчали. Монахи молчали, сидели, боялись слова сказать, молча брат Семион сунул ему листок, а он глядел на цифры и ужаснулся. Траты его были огромны! Четыре с половиной серебряных талера в день! Четыре дня — нет злотого гульдена! Четыре дня — ещё одного гульдена нет! Золото течёт сквозь пальцы его, война выпивает из него все деньги. И ни перерывов, ни праздников в этом течении не предвидится. Четыре дня — нет злотого гульдена! Четыре дня — ещё одного гульдена нет! А монахи, ещё не посчитали проценты, что шли от взятого в долг золота.

Сидел кавалер и думал, брат Семион сказал, что нужно поискать, на чём бы сэкономить, но Волков ему не ответил, это и так ясно, да только на чём? Наконец, он спросил:

— Архитектор твой, кажется, церковь начал уже строить?

— Котлован для фундамента вырыл, да я просил его часовню, для убиенного монаха начать созидать. — Ответил брат Семион.

— Пересчитайте смету на церковь, уменьши её на сто восемьдесят талеров, пусть бросит часовню, пусть бараки строить начнёт, людям под дождём да на ветру спать не сладко. И пусть дёшево строит, Рохе и капитану Пруффу скажи, чтобы людей своих на строительство дали.

— Как прикажете, господин, — отвечал брат Семион.

— Ступайте, — сказал кавалер.

Брат Семион и брат Ипполит ушли, а он сложил золото в сундук, запер его, задул свечу и остался сидеть в полумраке. За окном был день, но тучи висели низко, мелкий дождик медленными каплями стекал по стеклу, настроение у него было под стать погоде.

Всё, всё висело на плечах его тяжким грузом, собиралось огромным комом, давило и давило книзу. И чем дальше всё шло, тем тяжелее становился этот ком. Вот теперь ещё и Сыча у него нет, когда он нужнее всего. А деньги? Чёртовы деньги. Как, как без них жить? Да жить-то ещё ладно, он бы прожил, будь он один или даже с этой женой, пропитался бы на то, что поместье давало. Но он-то не один, у него три сотни, да больше даже, всяких людей: и простых, и благородных. Как тут без денег быть? Ах, да ещё и жена у него есть, как он забыть про неё мог. Точно, точно испытывает его Господь, не иначе. Не то другую бы жену ему дал. Женушка спать с ним не желает, дескать, груб он для дочери графской, кривится от него, словно он прокажённый какой, а ещё с ничтожным человеком извести его задумывают. И герцог после пустой попытки его взять озлобится только, а как иначе, всякий бы озлобился, если младший тебе перечит и при всяком случае непокорность показывает. Тут любой сеньор осерчает. А ко всему этому архиепископ просит, чтобы он его купцов вразумлял. Просит. Этот поп так попросит, что попробуй ещё отказать ему в просьбе его. Впрочем, дело с деньгами складывалось так, что кавалер, кажется, начинал склоняться к удовлетворению просьб епископа. Но нужно было всё как следует обдумать.

Волков сидел и думал, думал о делах своих. Дела его были нехороши. Положение его, конечно, было незавидным, но вот в чём он силён был, так это в упорстве своём. За все годы в солдатах и гвардии ему ни разу не приходилось сдаваться. Ни в осадах, когда без хлеба приходилось есть старую, твёрдую конину. Ни в проигранных сражениях, когда почти в безвыходных ситуациях он всё-таки пробивался к своим или дожидался темноты и уходил с поля боя, пока победивший враг грабил мёртвых. В общем, не умел он сдаваться раньше, да и сейчас учиться не собирался.

Всё бы у него могло выйти, всё получиться, лишь бы горцы не затягивали с новым вторжением. Сколько бы их ни пришло, много или мало, лишь бы не тянули. Победа или поражение, пусть всё рассудит Бог, но лишь бы побыстрее, лишь бы не ждать.

Четыре дня — нет злотого гульдена! Четыре дня — ещё одного гульдена нет!

***

Сидеть-высиживать да тосковать он не хотел, не любил он этого, попы правильно говорят: уныние — грех. Нужно дело делать, нужно знать всё самому, а не со слов кого-то. Решил разобраться, сколько сена и овса в день на лошадей его уходит. Из всех трат хотя бы про эту трату узнать. Да и узнать до точности, сколько всего коней у него разных. У него ведь и боевые кони, и тягловые для обоза, и мерины рабочие для пахоты есть. Конюшни все битком, а он даже не знал, кто у него главный конюх. Кавалер спустился вниз, там госпожа Ланге дворовую бабу по мордасам охаживает, как он из слов понял, за посуду плохо мытую. Он был рад, что нашёл Бригитт занятие важное: и она при важном деле занята, и дом будет в порядке. Ведь госпожа Эшбахт домом не занималась, не приучена графская дочь ко всякой работе.

Он звал с собой Максимилиана, пошёл в конюшню посчитать лошадей. Спросил у оруженосца:

— Кто у нас за всех коней отвечает?

— Отвечает? — Не понял сразу Максимилиана.

— Да, кто у нас главный конюший в поместье? — Спросил Волков, понимая, что такого нет. Он же сам такого назначить должен был.

— Нет у нас такого, — подтвердил юноша. — Вашими конями я и Увалень занимаемся, а рабочими Ёган, его мужики. А всеми конями, что для кареты госпожи, так кучер госпожи и занимается.

— А овёс, сено для корма, всё Ёган даёт?

— Да, кавалер, — сказал Максимилиан.

Во дворе как обычно всё, один мужик носил воду в дом от колодца, баба тут же хворост с дровами, мужик у конюшни с телеги вилами сено в конюшню носил. Волков пошёл к нему и почти уже дошёл, но тут во двор въехал верховой. Был он не беден, хоть и не богат, конь