Нашествие муравьёв пережил ужасное... Но недавно и последнего беса прогнал. Когда выбросил в окно на улицу, бес, яко пьяный, на ноги встал.

— Не приду больше к тебе! — сказал Епифанию. — Пойду на Вытерьгу.

— Не ходи на Вытерьгу! — сказал Епифаний в окошко. — Пойди туда, где людей нет.

Уж и не знал — послушал ли его бес, ушёл с концами.

Теперь-то и жить бы. Зело красно и весело о Христе Исусе жити. Тешь свою душу псалмами да чтением, рукоделием да молитвами...

Но, видно, не суждено было Епифанию в пустыньке своей прекрасной порадоваться. Ещё когда, погрузив на сани построенный мужику крест, смотрел Епифаний, как дымился снежок под полозьями саней, уже тогда возникла тревога.

Два дня мастерил крест. Всё сделал, как следует, слова положенные вырезал на кресте, потом, помолившись перед крестом этим, разобрали его и погрузили в сани. Укатил мужик к себе в деревню, а Епифанию тревога осталась. Чудные дела теперь, рассказывал мужик, творились на Руси. Недавно везли в ссылку какого-то протопопа Аввакума, так кричал протопоп этот, что гонят с Москвы православных, которые от двоеперстия древнего не желают отступить.

Вот беда-то... Подождав, пока стихнет скрип полозьев, вернулся Епифаний в келью и долго молился перед образом Пресвятой Богородицы. Молитва успокоение принесла. Помолившись, почувствовал Епифаний, что надобно ему в Москву идти, чтобы великому государю всея Руси открыть глаза на беду. Никак нельзя православным от двоеперстия отставать...

С утра Епифаний и печку топить не стал. Помолившись, снял со стены чеканенный на меди образ Пресвятой Богородицы, которым благословил его ещё в Соловецком монастыре старец Мартирий, и, подперев палкой дверь пустыньки своей прекрасной, побрёл в путь.

Вначале к иноку Корнилию, что в пещере на реке Водла недалеко от Пудожа, зашёл. Вызнал там, что никонианская ересь уже совсем в большую силу вошла, и понял, нечего в Москве с пустыми руками делать. Надобно на бумаге отписать государю, что никак невозможно православному человеку от своей отеческой веры в угоду никонианам отречься.

«О царю! — написал Епифаний. — Веру свою христианскую в России проклятым Никоном потерял еси, а ныне ищуши веры по чюжим землям...»

Два года писал челобитную Епифаний. Каждое слово молитвой скреплял. Когда челобитная готова была, сложил в мешок вместе с образом Пресвятой Богородицы и зашагал в Москву. Очень торопился Епифаний — как бы не опоздать. И не опоздал...

Пришёл туда в 1666 году, в аккурат когда свозили в Москву со всех концов страны упорствующих двоеперстников.

Свозили не просто так. Накануне Собора, на котором вселенские патриархи должны были судить Никона, надумал государь вместе с Газским митрополитом Лигаридом Поместный Собор провести, чтобы окончательно установить мир в Церкви.

Собор этот ещё в феврале открылся.

Вначале велено было самим архиереям исповедание принести. Три вопроса Лигарид предложил... Православны ли святейшие греческие патриархи? Книги греческие печатные и древние как исповедати долженствует? Ещё нужно было высказать своё мнение о Соборе 1654 года... Ответы с архиереев требовали в письменном виде.

Заскрипели архиерейские перья...

«Аз смиренный Питирим, Божьей милостью митрополит Великого Новгорода и Великих Лук, исповедаю святейших греческих патриархов доднесь 6ыти православными. Книги греческие печатный и древния рукописныя... исповедаю быти православны и во всём приемлю. Собор, бывый... исповедаю и держу православным во всём».

«Аз смиренный Иона, Божьей милостью митрополит Ростовский и Ярославский...»

«Аз смиренный Павел...»

Одинаково отвечали митрополиты и архиепископы. Иначе и нельзя было ответить... Кто же восточных патриархов не почитает? Кто же Собор, в котором сам участвовал, не признает? Так были вопросы поставлены, что иных ответов и дать невозможно.

Когда собраны были ответы, когда определили состав суда, тогда начали свозить в Москву тех, кого судить должны были.

Со всех концов России везли...

1 марта Аввакума приволокли с Мезени.

14-го — Григория Неронова...

23 марта сожгли на Козлацких болотах келью Ефрема Потёмкина, а самого старца отправили под охраной в Москву.

Привезли дьякона Фёдора и попа Никиту Добрынина...

Ну а старец Епифаний на расправу своим ходом прибрёл...

Когда Симеон Полоцкий рассказал Паисию Лигариду о сумасшедшем отшельнике, устроившемся на Соборной площади в Кремле читать челобитную царю, только пожал плечами Газский митрополит. Глупости какие... Впрочем, сумасшедшие-то всегда будут.

Предстоящему Соборному суду над раскольниками Лигарид особенного значения не придавал.

Сам он уже столько раз отрекался то от православия, то от католичества, что на своём опыте знал, как просто это. Произнёс слова отречения, наземь чего-нибудь кинул и живи спокойно. Пустяковое дело... А с другой стороны, провести Собор надобно. Коли уж суждено Паисию Лигариду Русскую Церковь возглавить, хочется перед другими патриархами в грязь лицом не ударить. Зачем им о здешних раздорах знать. Ни к чему... Домашними средствами можно управиться. И лютовать, как Никон, тоже не надо. Пусть только раскаются, бумагу соответствующую подпишут, наземь что-нибудь — что именно, Лигарид после придумает, — кинут, и всё. Больше никаких преследований не будет. Государь, когда Лигарид рассказал о своём плане, вполне одобрил его. Только засомневался маленько.

— Получится ли? — спросил. — Столько ведь раз уже уговаривали...

— Уговорим! — уверенно отвечал Лигарид. — Не таких смутьянов в чувства приводили.

Очень уверенно чувствовал себя Лигарид. Второе посольство к вселенским патриархам оказалось для него удачным. Грек Стефан привёз в Москву грамоты от Царьградского патриарха Дионисия. Дионисий порицал Иконийского митрополита Афанасия, смутившего великого государя, и рекомендовал Паисия Лигарида как человека разумного и сведущего в церковных делах быть своим представителем в Москве и председательствовать на церковных Соборах.

Лигарид извлёк тогда из тайника и поддельную грамоту Дионисия и отнёс её государю. В этой грамоте написано было, что патриарх Дионисий объявляет Лигарида своим экзархом[12].

Всё складывалось, как и планировал Лигарид. Он сам объявлен патриаршим экзархом, Мелетий везёт в Москву Александрийского патриарха. Всё готово, чтобы низвергнуть Никона и самому занять патриарший престол. Лигарид действовал теперь решительно и уверенно.

Ещё 17 декабря подал он государю челобитную, чтобы окончательно рассеять все сомнения. Он писал, что, поскольку теперь окончательно разъяснились недоумения, нестерпимо ему переносить гнусные намёки и клевету.