— За пальцы ты держишься, Аввакум, — сказал. — А разве в перстах Бог? За загривок ты, что ли, Царство Божие ухватил, что выпустить боишься? Не в перстах, Аввакум, Господь, а в Церкви, в вере нашей!

Махнул рукой и вышел из кельи.

Опустил голову Аввакум. Вот и сказал он всё, что должен был сказать. Сомнений не было. Не было у него другого пути. Ну а теперь что? Теперь ждать надо. Теперь и его казнить будут, и детей. А этого ждать — тяжелее всего...

— Протопоп! — раздался рядом тихий голос. Поднял Аввакум голову. Дьякон Козьма, вместе с Иларионом приехавший, перед ним стоял.

Тихо сидел дьякон, пока Аввакум и Иларион спорили. Будто и не было его в келье. И сейчас, когда ушёл Иларион, не дивно, что и позабыл про него Аввакум...

— Что тебе? — спросил, глядя на дьякона.

— Протопоп... — умоляюще проговорил Козьма. — А не отступай ты, протопоп, от старого благочестия. Велик будешь у Христа человек, как до конца претерпишь.

Устыдился слабости Аввакум.

«Кал и гной есмь окаянной... — подумал про себя. — Прямое говно. Отовсюду воняю и душою, и телом...»

Вслух же спросил:

— А ты пошто в вере меня укрепляешь? Пошто сам с никониянами путаешься? Отринь их и приступи ко Христу! Вздохни-ка по-старинному и рцы по русскому языку: «Господи! Помилуй мя грешнаго!»

— Не могу... — почти простонал Козьма. — Никон опутал меня. Не гляди на нас, что погибаем мы...

— Горюн ты человек... — Даже слёзы на глаза Аввакума навернулись. — Отрёкся Христа перед Никоном, так и встать уже не можешь.

Так жалко Козьму стало, что не удержал слёз. Заплакал.

Благословил дьякона, как просил тот. Что ещё Аввакуму с ним было делать? То Бог ведает, что будет этому дьякону...

В конце апреля, в неделю святых жён-мироносиц, принимал государь в столовой царской палате съехавшихся на Собор архиереев и митрополитов.

— Радость сотвори нам Господь пришествием вашим! — сказал он.

Потом взял в руки бумаги. Хотя и охладел уже государь к газскому мошеннику, но бумаги, приготовленные Лигаридом для Собора, сохранил. И царскую речь тоже. Сам Алексей Михайлович не всё понимал в ней, но Федя Ртищев очень хвалил. Очень, говорил, цветисто изукрашена. Ну и ладно. Не зря же столько денег Лигаридию плачено. По бумажке читал свою речь Алексей Михайлович.

— Неся бо Домовит небесный благоговзавитую ниву православия державы нашея чистого благочестия пшеницею, но враг завистный...

Тут государь запнулся. Дальше рукой Полоцкого несколько слов было писано латиницею, и трудно было прочитать их: «spiaszim nam, imze Bohom wryczisia straz jeia...»

— ...спясщим нам, имже Богом вручишиа страж ея... — прочитал государь, а дальше, слава Богу, разборчивей было писано, и голос его снова окреп. — Вся куколь душевредный, его же ещё ревность умедлит исторгнути и искоренити, бедство будет о пшеницы да не озизаниться...

Чинно сидели русские иерархи, внимая благоуханию взретценных Симеоном Полоцким цветов красноречия. Всё пространство государевой речи густо засадил своими цветами Симеон, но смысл всё-таки был понятен. Хотел государь всея Руси, чтобы восстановлено было единство Церкви, а раскольники — осуждены.

После приёма в столовой царской палате, благословясь, принялись архиереи за дело.

Судили мятежников церковных в патриаршей Крестовой палате.

Первым предстал перед Собором Вятский архиепископ Александр.

«Многими книгами древними, хартейными и лепыми... — записывал Симеон Полоцкий, — доводи истину изъясняти. Он же, благодатию Божиею просвещён быв, абие написа покаянный список и прощение сподобився...»

Приняв покаяние архиепископа, произвёл Собор Александра из подсудимых в судью. Рядом с другими сидел теперь архиепископ и сам судил заблудших.

Много веков назад святые Кирилл и Мефодий, создав славянскую азбуку, принесли нам Слово Божие. И возгорелся в языческих сумерках Русской земли ясный свет православия. Как к святыне, относились на Руси к этой азбуке. И монахи, и священники, и миряне...

Но этой азбуки — увы! — не знал Симеон Полоцкий, назначенный составлять Соборные Деяния. И впервые в истории Русской Православной Церкви Деяния Архиерейского Собора оказались записаны латиницей.

Жутковато и сейчас читать это писанное на польский лад «Skasanie о Swkato’ Sobore...»

Страшно это сказание...

Не равны были силы. В Крестовую палату, где сидят митрополиты и архиепископы и клятвенно утверждают, что изданные при Никоне книги в точности переведены с древних греческих книг, вводят измученных долгими годами тюрем и ссылок, не шибко-то образованных попов и монахов. И они, прошедшие через многие испытания, подвергаются теперь испытанию авторитетом всей Православной Церкви. Как тут православному человеку, паче всего боящегося гордыни, не признать ошибок и не покаяться?

И не выдерживали этого испытания православные. И каялись. И как злобная усмешка дьявола, делалась в черновике Симеоном Полоцким торопливая пометка: «Wypisac is ksiegi przykazney».

Монах Ефрем Потёмкин проповедовал на своих Козельских болотах о пришествии антихриста, лжепророчествовал о голоде на семь лет, но на Соборе, «аки от сна глубокаго очнувши», начал обличать себя, «многия слёз горьких излия токи».

Долго бились и с попом Никитой. Начали архиереи ему «отверзати очи и являти его невежество». Он же, окаянный, уподобися аспиду, затыкающему ушеса своя. Но раскаялся и он. И бысть на нём силою десницы Вышняго изменение из смраднаго козлища в тихое и незлобное овче...

Но и тут не все каялись...

Мая, 13-го числа, предстал перед Собором «блядословный» Аввакум.

Не убедили Аввакума свидетельства митрополитов и архиепископов о соответствии изданных Арсеном Греком книг древним греческим и славянским. Точно знал Аввакум, что это не так. И отвергся Аввакум от единства Святой Восточной Православной Кафолической Церкви. Не смог присоединиться ко лжи даже ради единства церковного.

— До сих пор святые отцы нашей Церкви к правде и истине присоединялись, потому и нерушима стояла Восточная Церковь... — сказал он и далее, как записал Симеон Полоцкий, «злобу к злобе прилагая, укори в лицо весь святой Собор, всех неправославными нарицая».

Наверное, только теперь и поняли русские архиереи, сколь безжалостно точным был составленный Лигаридом сценарий Собора. Никакой возможности не оставалось для манёвра, для особого мнения. Всё заранее было определено.

«Аввакум иерейства лишён быти... — записывал Симеон Полоцкий решение Собора, — и анафеме предатися...»

И дьякон Фёдор не поддался на обман. «Изблева яд змеин из уст своих», он на вопрос, который должен был сразить его: