Князь густо покраснел:

– Я ни на минуту не допускаю, что Евгений виновен! Но я не понимаю, почему в такой час? Подумайте хотя бы о дамах!

– Дам мы ни в коем случае не задерживаем, – легко отозвался Платон Алексеевич и любезно поклонился в сторону женщин. – Людмила Петровна, Наталья Максимовна, Лидия Гавриловна, вы с легким сердцем можете отправляться спать, происходящее касается лишь мужчин.

– Я лично никуда не пойду! – с истерикой заявила Ильицкая. – Это мой сын, и я имею право знать, что происходит!

Следовало этого ожидать, потому я мгновенно оказалась подле и вполголоса принялась убеждать уйти – не сразу, но мне это удалось. Еще около получаса я сидела в своей комнате, не зажигая света, и напряженно ждала, пока ко мне тихонько не постучал Кошкин.

– Идемте, – позвал он, – Платон Алексеевич распорядился отвести вас в комнату Даши: вы должны находиться на том же месте, что и в ту ночь. Все должно быть точно так же, как тогда.

– Но сейчас гораздо светлее…

– Ничего, мы решили нарядить в этот костюм – распашной плащ, шляпа и трость – всех мужчин, включая и дворовых. Вот с дворовых и начнем, а до главных подозреваемых доберемся как раз когда стемнеет.

По задумке Платона Алексеевича мужчины не должны были знать, что за ними наблюдают не только следователи, сидевшие на веранде, но и я. Их поочередно просили надеть плащ и пройтись под руку с Дашей во дворе. Даша была единственной, кого посвятили в детали, как и меня, потому что, во-первых, следователям нужна была ее комната для наблюдений, а во-вторых, она была одного роста с Лизаветой. Мне прежде казалось, что Эйвазова несколько выше, но Даше идеально подошел ее плащ. Та, разумеется, засыпала нас вопросами, но комнату предоставила вполне охотно. Митеньку Даша тоже унесла куда-то, и детская кроватка стояла сейчас не под окном, а в дальнем углу, у стены.

Кошкин остался в комнате со мною. В блокнот он вписывал мои замечания о том, насколько похож или не похож каждый из мужчин на нашего подозреваемого. Для чистоты эксперимента ни я, ни он не знали, в каком порядке они выходят – всем мужчинам мы сами же присвоили порядковые номера.

Я старалась быть внимательной и держала в памяти картину, что видела той ночью: силуэт широкоплечего мужчины в плаще и с тростью, который на голову был выше Эйвазовой. Кто-то из мужчин казался мне очень похожим, кто-то меньше, кого-то я и вовсе узнавала по повадкам, а кого-то, я была уверена, выводят уже второй раз – видимо, тоже для чистоты эксперимента.

Андрея я узнала сразу. Хотя к этому времени уже достаточно стемнело, и лица я разглядеть не могла, но помнила, что держать осанку с таким достоинством из всех мужчин в доме мог только лишь Андрей. Разумеется, я узнала бы Андрея и в тот раз, будь это он…

И Мишу я тоже узнала – он оказался лишь немного выше Даши ростом, к тому же был единственным левшой из всех присутствующих: держал трость в левой руке. Мужчина же, которого видела я, совершенно точно пользовался правой рукой. Хотя, конечно, можно было допустить, что в ту ночь я видела все же Орлова, который нарочно разыгрывал из себя правшу – из осторожности.

А вот Ильицкого, как ни силилась, я узнать не смогла…

Когда все закончилось, уже глубокой ночью, Платон Алексеевич вошел в Дашину комнату и отпустил Кошкина, забрав его записи. Потом взял стул, сел напротив меня и испытующе заглянул в глаза:

– Ну, девочка, как тебе кажется, кто более всего похож на того таинственного мужчину, а? Узнала кого-то?

Я пожала плечами, остро чувствуя свою никчемность:

– Более всего похожи номер семнадцать и номер двадцать два. И Миллер с князем Орловым оба вполне подходят – но их я узнала даже в темноте.

– А Ильицкого, выходит, не узнала…

Я качнула головой.

– И, тем не менее, под номером двадцать два был именно он, – вздохнул Платон Алексеевич.

Я подняла на него изумленный взгляд, а потом вдруг мне сделалось настолько тяжело, такая волна безысходности накатила на меня, что захотелось застонать от бессилия. Вот уже и Платон Алексеевич приехал, и времени столько потрачено – и для чего? Чтобы я сама же признала, что Ильицкий более всех подходит на роль убийцы? Что, если это и правда он?..

– Не может быть! – я упрямо замотала головой. – Значит, я ошиблась, просмотрела – нужно провести повторный эксперимент!

– Можно, – кивнул без эмоций дядя, – думаешь, результат будет другим?

– А номер семнадцатый – кто он? Он тоже ведь очень похож!

– Это Иннокентий Киселев, – ответил дядя, заглянув в записи, – лакей. Кстати, он значился свидетелем при составлении завещания Эйвазова.

– Вот! – от волнения я даже порывисто поднялась со стула. – Отличный же кандидат!

– В ночь убийства он спал в людской с еще тремя лакеями и, как говорят, никуда не отлучался.

– Может быть, его нарочно покрывают! – с волнением выпалила я. – А Вася? Под каким номером был он?

– Тринадцатый. Он почти одного роста с Дарьей, то есть и с убитой Эйвазовой, и у него алиби.

– Да, я помню про алиби, но, может, ему удалось выбраться незамеченным после того, как его видел коридорный? Все же наследство, я думаю, единственная веская причина для убийства!

Платон Алексеевич упрямо покачал головой:

– Я лично разговаривал с этим полицейским осведомителем: его пост находится прямо в коридоре, у выхода на лестницу. Пройти мимо него незамеченным невозможно никак. И номер Эйвазова находился на третьем этаже – не спрыгнешь, если ты не акробат.

– А если он… нанял кого-то для убийства?

– Благородного господина, с которым Эйвазова согласилась бы пойти ночью в парк? – скептически спросил Платон Алексеевич. – Нет, малышка, это был кто-то, кого она хорошо знала, и кому доверяла…

Я была в отчаянии, изо всех сил пыталась выдумать новых кандидатов, но ничего не выходило.

– Ступай спать, Лиди, – распорядился, наконец, Платон Алексеевич, – завтра с утра, на свежую голову, непременно что-нибудь придумаем. Вот увидишь.

Я очень сомневалась, что в данной ситуации русская поговорка «утро вечера мудренее» уместна, но не знала, что еще делать – руки опускались от отчаяния. Платон Алексеевич и остальные полицейские уехали той же ночью. И Ильицкого снова увезли – не дали даже парой слов перекинуться. Когда дом окончательно стих, побрела спать и я. А у самой спальни остановилась, глядя на соседнюю дверь – там была комната Лизаветы, пустующая и одинокая сейчас. Не знаю, чего я ждала и зачем сделала это, но я прошла дальше и тронула ручку ее двери – оказалась, что не заперто, и я вошла внутрь.

В комнате было совершенно темно – даже лунный свет не проступал сквозь плотные портьеры, но я и не хотела ничего видеть. В голове не было ни одной мысли, и я просто стояла, опершись спиной о дверь, пока глаза не начали привыкать к темноте. Потом так же без цели прошла вперед и села к гадальному столику – на то самое место, где сидела оба раза, разговаривая с Лизаветой.