– Здравствуйте, доктор, – сказал он, шумно дыша носом. – Я забираю больного. Извините за всё, что он тут устроил.

Красавец немедленно извлёк из ящика стола лист бумаги.

– Правильное решение, – сказал он. – Пишите расписку.

Знаев посторонился. Горохов сел за стол. Предложенную шариковую авторучку равнодушно отложил, достал собственный «Паркер», толстый, как сигара, – неудобно изогнулся и стал размашисто писать, дёргая локтем.

– Мне очень стыдно, – произнёс он без выражения. – Я не знал, что так будет. Мой брат – реальная сволочь.

– Не ругайтесь, – благожелательно сказал врач-красавец. – Жизнь продолжается в любом случае.

– Он лежачий больной. Я должен везти его на «Скорой»?

– Обязательно.

– Вот ещё геморрой! – возопил Горохов с досадой. – И ещё мне надо будет сиделку нанимать? Чтобы меняла ему капельницу? Пока он умирает?

– Достаточно вызвать на дом медсестру. Единоразово.

– Я же говорю, от него всегда были проблемы!

Знаеву стало неприятно, что Горохов так ругает своего брата в присутствии незнакомого человека.

– Не заводись, – сказал он. – Пиши.

– Извините, – тут же искренне сказал Горохов. – Ты, кстати, Сергей Витальевич, двигай по своим делам. Я справлюсь. Картина, слава богу, прояснилась… А то я уже приготовился свою почку отдать…

– Есть мнение, – аккуратно произнёс Знаев, – что это не поможет.

Но Горохов вдруг снова вернулся во взвинченное состояние.

– Ты ничего про это не знаешь, – агрессивно процедил он. – Езжай. Езжай, пожалуйста.

– Алекс, – сказал Знаев, – можно тебя отвлечь, на минуту?

И кивнул в сторону двери.

Врач-красавец, привыкший ко всему, индифферентно отвернулся. Горохов отодвинул наполовину исписанный лист. Они вышли в коридор.

Мимо них прошла, качая бёдрами, медсестра, похожая на героиню фильма ужасов: грудастая и пышноволосая и очень себе на уме.

– Ты уверен, что правильно делаешь? – спросил Знаев.

– Не ссы, – грубо ответил Горохов. – Правильней некуда.

Он явно переживал тяжёлые минуты и удерживался от слёз только усилием воли.

– И я тебе не нужен?

– Абсолютно. Кстати, спасибо, что доставил до места.

– Кроме тебя, у него нет родни?

– Нет. И не надо. Только отец. 75 лет, из дома почти не выходит. Ещё есть бывшая жена, но она ничего про Валеру знать не хочет.

– То есть, ты отвезёшь брата к нему домой и оставишь там умирать?

– У моего брата нет дома, – сказал Горохов. – Не так много он зарабатывал, чтоб купить квартиру. Он снимал. И, кстати, задолжал за три месяца. То есть, я отвезу его в квартиру, потом погашу хозяевам долг, потом Валера умрёт, потом я его похороню – и квартиру освобожу. Вот такой план.

Знаев вздохнул.

– Ладно, – сказал он. – Я поеду. Я буду молить бога, чтобы всё быстро закончилось.

– А ты умеешь?

– Что?

– Молить бога?

– Умею, – ответил Знаев. – Недавно научился. Давай, друг. Держись.

– За меня не волнуйся, – сказал Горохов. – Завтра в десять я как штык на работе.

Они коротко обнялись, и Знаев ушёл, обогнув по пути хромающую на обе ноги женщину со стоящими дыбом волосами, у корней седыми, а на половине длины – крашенными в каштановый. Женщина эта, примерно семидесяти лет, покосилась на Знаева блядским глазом и подмигнула.

41

Погода стремительно портится.

Темнеет небо, набегают тучи цвета войлока, и на город обрушивается буйный горячий дождь.

Дымится асфальт, дымятся крыши автомобилей и шлемы мотоциклистов, дымятся тротуары и свежепокрашенные бордюрные камни, газоны с травой химически-зелёного цвета, дымятся зеркальные окна витрин, дымятся полиэтиленовые плащи полицейских и оцинкованные кровли особняков.

У тебя нет зонта, но зато есть слух, память и фантазия.

В твоей голове гудит песня Кузьмина «Ливень».

Ты успеваешь забежать под козырёк входа в супермаркет торговой сети «Ландыш». Оглядываешься: вокруг стоят такие же, до нитки мокрые, с прилипшими волосами, смотрят друг на друга и смеются.

Ты звонишь сыну, и велишь ему приехать, и добавляешь, что это срочно и важно.

Отношения между вами выстроены так, что если отец пишет: «Приезжай, надо поговорить», – то сын не может ответить ничего, кроме «Сейчас буду».

Ты читаешь его ответ – и улыбаешься скупо.

Когда небесная вода слегка ослабляет напор, ты бежишь ко входу в метро.

Твой бег – это бег мастера: четыреста метров до лестницы, ведущей в сухое уютное подземелье, ты проходишь в среднем темпе – но зато не сбив дыхания и ни разу не угодив ногой в лужу.

Люди валом валят по лестнице на перрон, на ходу складывают зонты, обдают друг друга обильными брызгами; множество улыбок, толпа сияет весельем, никакой враждебности, – все, как один, мокры или с ног до головы (у кого зонта нет) – или от пояса до пяток (у кого зонт есть).

Сыро, как в Таиланде. Под сводами подземного зала висит тропический туман. Вентиляция не справляется. С шумом подкатывает поезд. Вспотевшая, возбуждённая приключением, но слегка утомлённая толпа грузится, бурля и дыша с присвистом. Навязчивый запах мужских дезодорантов мешается с ещё более навязчивым запахом дамских парфюмов.

Седьмой час вечера – по домам едет трудовая, рабочая Москва.

Хохочут девчонки. Каждая вторая видит себя в финале конкурса «Мисс Мокрая футболка».

Вода стекает с волос, плеч, зонтов, платьев, туфель и ботинок.

Окна в вагоне запотели, воцаряется духота, женщины обмахиваются газетами.

На каждой новой станции выходит каждый третий. Броуновское движение, мужики вежливо обтекают дам, запах пота и духов – резче, щёки – ярче.

На «Чистых прудах» поднимаешься на поверхность, но оказывается, что в этой части города ливень не только не закончился, но – в разгаре; в обложенном кафелем тоннеле, у самого выхода, толпятся пугливые и не имеющие зонтов; те, кто посмелей и с зонтами, выбегают прочь сквозь прозрачные двери с возбуждёнными возгласами, или молча, но с непременными улыбками на обычно угрюмых лицах.

Ты пробегаешь по Кривоколенному переулку и успеваешь открыть дверь заведения под названием «Гамбургерз» буквально за несколько мгновений до того, как вода начинает хлюпать внутри твоих ботинок.

Заведение выбрано с дальним умыслом. Во-первых, после посещения больницы и наблюдения за полумёртвыми людьми тебе приятно чувствовать себя живым, здоровым и полным сил; ты испытываешь лютый голод. Во-вторых, отеческие собеседования со взрослым сыном лучше всего идут над тарелкой, полной горячего мяса. Это педагогически правильно, а кроме того, приятно.