Доблестные воины! Ваш подвиг еще не окончен. Вам предстоит еще много трудов, много жертв: Православие ждет от вас торжества своему делу, отечество – прежнего для себя покоя; Великий Государь надеется, что древняя слава знамен ваших, Его доверием вам врученных, вновь озарена будет блеском вашего оружия; совесть требует исполнения вашего долга – уничтожить врага, дерзнувшего нарушить неприкосновенность наших пределов, осквернить своей пятой стогны наших градов, лишить спокойствия мирных граждан, пролить потоки невинной крови, оскорбить святость алтарей Христовых!..

Укрепляйтесь же на новые труды и подвиги верой в милосердного Бога, без воли которого, помните, не спадет и влас с главы вашей; надейтесь на Него, Всемогущего, и пребудьте тверды в борьбе с врагами отечества нашего.

В тот же день, около 4 часов пополудни, по просьбе союзных главнокомандующих было назначено перемирие для уборки тел, продолжавшееся до самого вечера. Угрюмы были лица пришедших сюда французов, всегда веселые и шутливые, они на этот раз смотрели как-то невесело.

– Небось, присмирел француз, – говорили солдаты, – сбили, видно, спесь-то! Почаще бы его так угощать.

Число убитых и оставшихся на поле сражения было так велико, что у французов даже недостало носилок для поднятия трупов, и заведующий уборкой их просил, чтобы те тела, которые остались вблизи наших укреплений, были погребены нами.

Наши солдаты смотрели бодро и весело, они забыли о потере передовых укреплений и под влиянием блистательно отбитого штурма были убеждены, что Севастополь не может быть взят неприятелем.

Известие об отбитии штурма быстро облетело не только все уголки России, но и все концы вселенной. Русские люди встретили торжество своего оружия с особой радостью, они слали свой привет, благословение и молитву героям этого дня: собирались в кружки, толковали о славном для России дне 6 июня и вспоминали славных защитников родного города.

Государь император, желая ознаменовать день отбития штурма, Всемилостивейше пожаловал всем нижним чинам, участвовавшим в деле, по два рубля серебром и в милостивом внимании к главнокомандующему высочайше повелеть соизволил: славному Брянскому полку именоваться егерским генерал-адъютанта князя Горчакова 2-го полком.

«Постоянно полезное служение ваше, – писал император в рескрипте князю Горчакову, – и достохвальное самоотвержение при беспримерной в летописях военной истории обороне Севастополя приобрели вам право на особенное мое благоволение. Ныне 6 июня предводительствуемые вами войска отразили штурм неприятеля на левый фланг нашей оборонительной линии и покрыли себя новой неувядаемой славой.

Поручаю вам изъявить всем чинам сих войск душевную мою благодарность за их непоколебимую твердость, мужество и неустрашимость. Вместе с тем желая и вам лично изъявить искреннюю мою признательность за столь доблестный подвиг русского оружия, я повелел Брянскому егерскому полку, коего вы состоите шефом, именоваться егерским имени вашего полком».

Положение Севастополя после штурма. – Заслуги и деятельность гарнизона. – Жизнь на батареях и бастионах. – Русская удаль и молодечество. – Матросский сын Пищенко. – Посещение Севастополя преосвященным Иннокентием. – Праздник Брянского полка. – Осада и защита с 6 по 28 июля. – Смерть адмирала Нахимова. – Его деятельность и заслуга. – Смерть лорда Раггана

Прошло с лишком девять месяцев с тех пор, как взоры всего света обратились на Севастополь и его храбрых защитников. Флоты двух величайших морских держав и сухопутные армии четырех сильнейших государств разбивались о живые стены русских солдат, защищавших город, укрепленный в начале осады только с морской стороны, а с сухого пути имевший незначительные земляные насыпи.

В течение девяти месяцев осады союзники удивили свет тем, что бросили в город более полумиллиона бомб и ядер самого большого калибра; русские удивили своей стойкостью, мужеством и безустанной деятельностью. Отборные воины Франции, Англии, Турции и Сардинии, по собственному их сознанию, в течение девяти месяцев успели отвоевать себе такое пространство русской земли, «которое можно было бы окружить ремнями, нарезанными из одной воловьей шкуры», и для этого неважного успеха пожертвовали миллионами золота и десятками тысяч людей.

Севастополь все это уложил в своих недрах. Он похоронил несколько тысяч славных сынов России, но все-таки стоял по-прежнему непобедимым. Расстреливаемый со всех сторон, он в эту пору был уже не город, а пространная пещь Вавилонская, в которой находились не три отрока, а тысячи героев и мучеников – целая многочисленная рать наша. Увенчанный огнедышащим венцом, многострадальный город сохранял мученическое положение не дни и недели, а десятки месяцев.

– По столь необычайной тесноте и озлоблению, – говорил преосвященный Иннокентий в одной из своих проповедей, – продолжающимся притом столь долгое время, естественно, что мы ожидали увидеть в защитниках осаждаемого города хоть мужество, но дошедшее до крайности и истощения; предполагали найти хоть пламенное желание продолжать стоять против врагов, но без твердой надежды отстоять защищаемое. И что же нас встретило там? Терпение – без конца, мужество – без всех пределов и условий, самоотвержение всецелое, упование полное и непоколебимое. Там нашли мы такое презрение к смерти, такую любовь к отечеству, такую преданность воле Божией, что, вместо того чтобы поучать чему-либо слушавших нас, мы сами учились у них великой науке жить и умирать за веру и отечество.

И действительно, посетив Севастополь, нельзя было не дивиться его смелому гарнизону. Один город, на краю отдаленного от сердца империи полуострова, стоял как скала, о которую разрушались все силы, все надежды вражьи. То, к чему союзники готовились девять месяцев, было уничтожено в один славный день 6 июня.

Правда, в продолжение столь долгого времени Севастополь сильно пострадал и не был похож на прежний мирный и живописный город.

С падением трех передовых укреплений в городе, за исключением Николаевской площади, не было безопасного места. Куда прежде залетали только ракеты, теперь стали там появляться бомбы, ядра, а иногда и пули. Екатерининская улица опустела: обитатели ее переселились или на Северную сторону, или в Николаевскую казарму, и не было уже на ней прежнего движения, почти все дома были повреждены, лавки заперты. На бульварах, где собиралось много гуляющих, теперь было совершенно пусто. Многие жители, оставляя город, уезжали далее внутрь Крымского полуострова. Город становился исключительно на военную ногу. Один только рынок, бывший близ 7-го бастиона, в начале Морской улицы, кишел еще народом, несмотря на частое посещение незваных гостей, посылаемых с батарей неприятеля.

На Северной стороне города, за большим северным укреплением, образовался целый город. Основание ему положили маркитанты, представители базара, выстроившие себе балаганы и шалаши. К ним присоединились потом базарные торговки, удаленные с Южной стороны, и большая часть купцов, переселившихся из города. Базар с каждым днем расширялся от наплыва переселяющихся; образовались две главные улицы из балаганов и шалашей, а по сторонам их явилось множество землянок и палаток. С утра и до вечера это новое поселение оживлено было постоянным движением самой разнообразной толпы. Маркитанты устроили в палатках несколько трактиров, куда собирались офицеры со всех концов оборонительной линии. Для охранения порядка явилась полиция, городская стража, явились комиссионеры и предприниматели всякого сорта. Здесь было все, что человеку надо: трактиры, портные, сапожники, галантерейные и бакалейные лавки, гробовые мастера и пр. Здесь был постоянный шум, движение, изредка нарушаемое как бы нечаянно залетевшей неприятельской ракетой, напоминающей о близкой осаде города.