После полудня 28 июня неприятель открыл сильную канонаду по 3-му бастиону. Объезжая, по обыкновению, оборонительную линию, Павел Степанович в сопровождении своих адъютантов отправился туда, где была опасность, откуда были слышны выстрелы. Его уговаривали не ездить, но он, не слушая ничьих советов, говорил: «Как едешь на бастион – веселее дышишь».

Когда адмирал стал приближаться со своей свитой к оборонительной линии, бомба пролетела над головами ехавших.

– Видите, нас приветствуют, – проговорил адмирал и всю дорогу был разговорчив и весел.

Побывавши на 3-м бастионе, Нахимов отправился на Малахов курган (Корнилов бастион), стоивший Севастополю столько драгоценной крови. Артиллерийского огня здесь почти не было, только свист штуцерных пуль показывал, что неприятельские стрелки зорко следят за неосторожными храбрецами. Павел Степанович взошел на банкет[27]и, взяв трубу, стал рассматривать неприятельские работы, черным цветом своего сюртука и золотыми эполетами он резко отличался от окружающих его и служил целью для неприятельских стрелков.

Начальник 4-го отделения оборонительной линии и Малахова кургана капитан 1 ранга Керн был у всенощной, когда ему доложили о приезде адмирала. Он вышел к нему навстречу и, видя, что адмирал слишком настойчиво смотрит в амбразуру, решился как-нибудь увести его с этого опасного места.

– Не угодно ли вам отслушать всенощную? – сказал он адмиралу.

– А вот сейчас приду-с, я вас не держу – вы ступайте, – отвечал Павел Степанович.

В это время пуля ударила возле него в земляной мешок.

– Они целят довольно хорошо, – проговорил Нахимов, оставаясь спокойно на месте.

Кто-то из прислуги, стоявшей возле орудий, решился заметить о грозящей ему опасности.

– Это дело случая, – заметил он и вслед затем отдал трубу и хотел уйти.

В это время с одной из наших батарей была пущена бомба.

– Ишь как ловко зацепила, – проговорил сигнальщик, следивший за полетом бомбы. – Трех сразу так и подняло.

Павел Степанович остановился, хотел взглянуть, но вдруг упал, раненный в висок выше левого глаза.

Это был канун его именин.

Нахимов тут же впал в совершенное беспамятство, которое и продолжалось до самой кончины. Его тотчас же перевезли на Северную сторону, где он и скончался 30 июня в 11 часов пополуночи.

Только теперь, когда стали обмывать тело покойного, можно было удостовериться в действительности контузий, в получении которых адмирал не хотел признаться, – вся спина его была совершенно синяя.

Известие о том, что Нахимов смертельно ранен, а потом что его не стало, быстро облетело все бастионы – и дрогнули защитники Севастополя, когда теплое сердце этого честного, бескорыстного и замечательного человека перестало биться и чистейшая душа этого рыцаря без страха и упрека отлетела в вечность.

«Совершилось предопределение, и бодрый дух, витавший над бастионами мученика Севастополя, жививший его защитников в течение десятимесячной томительной, однообразно-кровавой обороны, отлетел в вечность! Не стало любимца Черноморского флота, их вожатого к славе, товарища в лишениях, утешителя в неудачах и бедствиях». Не стало героя Синопа и деятельного помощника начальника славного гарнизона севастопольского.

Одни теряли в лице Павла Степановича Нахимова неутомимого и вполне бескорыстного деятеля, другие – заботливого отца-начальника, посвятившего свою жизнь и имущество на пользу его подчиненных, наконец, Россия лишилась в нем горячо любящего ее сына, оберегателя ее славы и могущества.

Смерть Нахимова, как весть о проигранном сражении, произвела всеобщее уныние, это был самый сильный громовой удар, какой только испытали защитники бастионов.

Человек с сильным и энергическим характером, скрываемым под скромным и простодушным видом, Нахимов был чужд всякого эгоизма и честолюбия. Не приписывавший себе ровно ничего, все относивший к заслугам своих подчиненных, Павел Степанович с самого начала осады стал душой защиты города, потому что все его действия были направлены на общую пользу, на служение отечеству. Своим постоянным присутствием в самых опасных местах адмирал поселил среди солдат полную доверенность, и казалось им, что там, где Нахимов – там не может быть неудачи.

Во время штурма неприятелем Камчатского люнета 26 мая одна матроска, стоя у дверей своего домика, горько плакала.

– Чего разревелась, баба? – спросил проходивший матрос.

– Сердешный ты мой, – отвечала она, – как не плакать мне, сынок-то мой на Камчатке, а вишь ты, что там за страсти делаются.

– Э-е, баба, да ведь Нахимов там, он что хочешь отстоит.

– И вправду, ну слава же Тебе Господи, – проговорила матроска, будто оживившись и кладя крестное знамение.

Павел Степанович никогда не предводительствовал сухопутными войсками, не водил их в атаку, но, постигая в совершенстве дух русского солдата, скоро вселил в них глубокое к себе уважение. Он знал, что солдат любит дело, а не громкие слова, и Нахимов никогда не прибегал к красноречию. Павел Степанович действовал на своих подчиненных примером и строгим требованием исполнения служебных обязанностей.

Однажды, при посещении редута Шварца, на глазах Нахимова неприятельское ядро подбило орудие. Павел Степанович подошел к нему и приказал снять занавешивавший амбразуру щит. Один из матросов полез исполнять приказание, но, несмотря на распоряжение не снимать фуражек перед начальством, счел необходимым снять ее перед своим адмиралом.

– Я ему дело говорю делать, а он-с фуражку ломает, – с досадой сказал Нахимов, обращаясь к присутствовавшим. – А все-таки молодец, – прибавил адмирал, видя, что матрос, несмотря на сыпавшиеся на него пули, снимал щит, зайдя с неприятельской стороны. Осмотревши амбразуру и направление неприятельских орудий, Павел Степанович пошел далее.

– Когда дело велят делать, – заметил он ласково тому же матросу, – пустяками заниматься нечего-с.

Оставшийся в восторге от похвалы такого начальника, матрос, наверное, не снимал уже больше фуражки, да и товарищи его точно так же. Солдаты любили Нахимова беспредельно за его заботы о их нуждах, они знали, что не было такого предмета, о котором бы не заботился Нахимов, знали, что адмирал спит не раздеваясь, чтобы всегда быть готовым на службу, что у него не было назначенных часов для приема и что его можно было видеть во всякое время дня и ночи. Все, что имел и что мог выхлопотать, он готов был отдать своим подчиненным.

В октябре 1854 года ко многим другим бедствиям, неразлучным с осадой города, присоединилась и холера в Севастополе. Нахимов принял самое горячее участие как в предохранении войск от болезни на бастионах, так и в доставлении заболевавшим всех медикаментов, выбор которых предоставил доктору Зейману. Последнему он поручил в случае каких-либо затруднений приобретать все необходимое для больных на его собственный счет.