Но Сеньор Бог не допустил злодейского дела, грозившего испанской короне не только смертью подданных, но и полной потерей Новой Испании. Один из посвященных в заговор солдат возболел совестью и за два дня до рокового срока сообщил обо всем Кортесу. Тот немедленно собрал предназначенных на закланье капитанов: Педро де Альварадо, Франсиско де Луго, Кристобаля де Олида, Гонсало де Сандоваля, Андреса де Тапию, а также несколько десятков солдат, в которых был доподлинно уверен, и изложил им все дело. Они схватили оружие и немедленно направились к стоянке Вильяфаньи, коего и схватили среди его друзей-заговорщиков. Однако многие все же успели бежать. Кортес лично нашел у Вильяфаньи их список, прочитал и убедился, что в нем много видных людей. Не желая предавать их имя позору, капитан-генерал впоследствии уверял, что Вильяфанья проглотил список в момент ареста, но Олид, Альварадо и другие все знали и были подавлены предательством.

Суд собрался немедленно. Вильяфанья не отрицал своей вины, и многие вполне достоверные свидетели подтвердили ее. Его осудили на повешение, и приговор был немедленно приведен в исполнение. Другие участники натерпелись страха, но их пощадили, ибо время было не такое, чтоб разбазариваться даже посредственными бойцами. Кортес старался их не обидеть словом или взглядом, но доверия, конечно, уже испытывать не мог. С этого момента его всегда, днем и ночью, окружала дюжина телохранителей, все люди надежные и верные.

Щелчком сдвинув трубу, Кортес жестом подозвал Альварадо.

— Сеньор, — поделился он своими сомнениями. — Уже несколько дней мы пребываем в абсолютном безделье. Его необходимо прервать.

— Да, сеньор, — щелкнул по козырьку мориона адмирал эскадры. — Матросов я отправил чинить снасти, драить медные детали. Артиллеристы возятся у орудий. Стрелки полируют ложа своих аркебуз, это их отвлекает. Но вот что делать с идальго из штурмовых команд, ума не приложу. А это самые опасные головорезы.

— Может быть, высадить десант на один из островов? Взять штурмом какую-нибудь укрепленную деревню?

— Везде отмели, в них проделаны лишь узкие проходы. Без лоцмана или карты подойти на пушечный выстрел мы вряд ли сможем, а ялики с десантом попадут под град стрел. К тому же за любым островом может оказаться флотилия лодок, доверху заполненных мешиками.

— А помните, когда мы были в городе, дон Гонасало де Вилья, упокой Господь его душу, говорил, что, кроме нескольких источников на островах, вся иная пресная вода поступает по акведуку, тянущемуся к столице от горного озера?

— Да, припоминаю.

— Может быть, нам нанести удар в этом месте? Отрезать город от источников воды, а заодно разрушить пару мостов на дамбах, чтоб мешики не смогли подвести к столице припасы.

— А лодки? — спросил Альварадо. — За всей поверхностью озера мы углядеть не сможем, все равно кто-то да прошмыгнет в город.

— Прошмыгнет, это не страшно. Главное, что основную артерию Куаутемоку мы пережмем.

— Но как мы порушим такую махину, ядрами ее дня три ковырять надо, чтоб обвалилась.

— Мы можем высадиться на остров и заложить под опору пороховые заряды. Или сколотить несколько плотов и, подпалив фитиль, отправить бомбы вплавь.

— Что ж, до заката еще далеко. Через пару часов мы вполне можем бросить якоря на траверзе Текопана, а к утру, взорвав перемычку на дамбе, выйти к водопроводу.

— Так тому и быть, — решил капитан-генерал и снова погрузился в мрачные раздумья. Его неотрывно преследовал образ слуги с востока, появившегося в их лагере вместе с Рамоном де Вилья. Хоть тот и не встречался капитан-генералу с ночи покушения, но не шел у Кортеса из головы.

Солнечный лучик погладил щетинистую скулу, пощекотал ноздрю, запутавшись в ресницах, напугался, дернулся. Мирослав вздрогнул и проснулся. Потер кулаками глаза. Сонно мигая, поправил на руке пропитанную горьким соком какого-то лечебного растения тряпицу, пятерней расчесал бороду. Сбросил ноги с вделанной прямо в стену каменной койки с тонким матрацем. В сотый раз смерил комнатку шагами. Посмотрел на вентиляционное окно, откуда струился в темницу слабый свет, и вздохнул.

В молодости ему приходилось сиживать в узилищах да острогах. В холоде, голоде, ледяной воде. Есть плесневелый хлеб, кормить собой злой северный гнус. Но этот навевал на него какую-то особую тоску. Ведь тепло, солнце, свобода так близко. Видит око, да зуб неймет. Хорошо хоть, из давешнего сырого мешка перевели в более сухое место и к палке не привязали.

Скрипнула задвижка, отъехала в сторону заслонка, прикрывающая квадратное оконце в кованой двери. На широкой деревянной лопате просунули в камору блюдо с пресными лепешками и миску с водой. Мирослав свернул лепешку конвертом, как масленичный блин, и неторопливо, обстоятельно стал жевать, запивая маленькими глотками тепловатой жидкости. Делать все равно нечего, так хоть челюсти занять.

То ли следили за ним, то ли под дверью слушали, но как только последние крошки хлеба и капли воды исчезли во рту, скрипнул засов. Дверь распахнулась, и в проеме возник мешик в шапочке с белыми перьями. Не переступая порога, он поманил Мирослава. Тот чинно поднялся, обтер руки о самодельный хитон и медленно — а чего на убой торопиться — вышел в коридор. Там его ждали еще человек пять охранников в знакомом облачении. Двое вскинули похожие на печные ухваты палки с раздваивающимися концами и с лязгом сомкнули их на шее воина. Один ловко защелкнул сзади хитрый замок. Как медведь на ярмарке, подумал Мирослав, ощутив чувствительный толчок пониже спины. Он шел, переставляя ноги без особой спешки, но и не так медленно, чтоб дать стражам повод пустить в ход колено или древко копья, и внимательно оглядывался.

Результаты осмотра были неутешительны. Весь подземный дворец рассекал напополам широкий коридор, куда выходили двери почти всех комнат. Заканчивался он круглым ристалищем, на котором вчера он выдержал первый бой. Другой конец коридора, скорее всего, упирался в главный вход, несомненно охраняемый как зеницу ока. Тайные ходы и выходы наверняка были, но в таких местах, что не вдруг и найдешь. Прятаться тоже особо негде, даже если удастся сбежать. Дверей в комнатах нет. Шкафов с сундуками не видно, весь скарб в углу свален или по стенам на клинышках висит. Занавеси за отсутствием окон не в ходу. Закутков укромных нет, окрест гладкий камень. Остается только надеяться и ждать подходящего случая. Но сначала пережить этот день.

Воротами ада распахнулись пред Мирославом тяжелые створки. Щелкнул сзади открывающийся замок, и сильный толчок в спину выбросил его чуть не на середину арены. Зрители, коих было не менее, чем вчера, встретили его появление сдержанным вздохом.

Его уже ждали. В дальнем конце арены о чем-то оживленно беседовали два мешика в шапочках учеников. Завидев Мирослава, они прекратили беседу, кивнули друг другу, будто сговорившись о чем, и, разойдясь в разные стороны, начали медленно, бочком заходить с двух сторон. Мирослав отступил к воротам, пытаясь, не вертя головой, удержать в поле зрения обоих. Не удалось.

Стоило чуть отвернуться к правому, левый бросился вперед. В руке его свистнул хлыст. Мирослав едва успел отдернуть ногу. Свежие, смененные со вчера опилки взлетели в том месте, где только что были его пальцы. До ушей донесся костяной перестук, видать, меж ремнями вплели острые режущие осколки, но разбираться времени не было. Второй хлыст чуть не срезал волосы на его макушке. Мирослав выпрыгнул с приседа, по-лягушачьи. Хлыст первого просвистел под самыми пятками. Рухнув на колени, кувырнулся вперед и оказался меж противников. Чтоб не посечь друг друга, им пришлось сдержать плети, и те повисли безвольно. Мирослав вскочил, мешики ударили снова. В хитром прыжке ему удалось распластаться меж муаровых следов, оставляемых хлыстами в свистящем воздухе.