— Сидни, вы, случайно, не совмещаете в Центральной больнице Сан-Хуана? — спросил с заднего ряда ортопед Стэнли Готлиб.

Сидни улыбнулась.

— Спасибо, Стэнли, я как раз собиралась перейти к этому пункту. Я разговаривала по поводу этого больного со многими специалистами нашей больницы. Кажется, мы начинаем сталкиваться с болезнями, которые прежде считались болезнями стран третьего мира и с тропическим климатом. Вероятно, американские бедняки и иммигранты стали более мобильными или более уязвимыми, чем были раньше, — во всяком случае, в нашей профессиональной жизни. Позвольте перечислить только некоторые случаи, с которыми пришлось столкнуться больнице Челси. — Сидни заглянула в лист, который держала в руке. — Глистные инвазии, токсокариаз, цистицеркоз, цитомегаловирусная инфекция, токсоплазмоз, лейшманиоз и, наконец, лептоспироз. Без лечения все это переходит в хроническую форму и приводит к инвалидности. Как правило, эти заболевания не требуют хирургического вмешательства, но мы должны иметь в виду, что можем столкнуться с ними даже в Соединенных Штатах, даже в Мичигане.

Тай старался слушать, но его отвлекали не только навязчивые мысли о Квинне, но и сидевшая рядом Тина. Впрочем, и ей тоже было трудно сосредоточиться.

— Да, чуть не забыла, — продолжала между тем Сидни Саксена. — В больнице Генри Форда недавно выявили случай болезни Вейля. Это геморрагическое осложнение бактериальной инфекции, передающейся через мочу крыс. Она оглядела зал и посмотрела на часы. — Я хочу оставить вам время для завтрака. — По залу прокатился веселый ропот. — Bon appétit.

Тина смешалась с потоком медсестер, развозивших больных из врачебных кабинетов на рентген или в отделение неотложной помощи. Мимо в обоих направлениях проходили врачи, пробегали уходившие со смены сестры, оживленно болтавшие друг с другом. Были здесь и родственники, толпившиеся у киоска с подарками, аптечного пункта, пришедшие навестить своих близких. Царила обычная утренняя суета, подчинявшаяся, однако, не видимому для постороннего глаза порядку.

Тине всегда казалось, что современная базовая больница должна быть образцом науки и культуры, средоточием знаний, накопленных поколениями, знаний, вооружившись которыми врачи победили оспу и полиомиелит, научились лечить такие страшные болезни, как СПИД и рак. Когда отец в ее возрасте работал в Массачусетсской Центральной больнице, врачи были не менее умными и самоотверженными, чем теперь, но накопленные к тому времени знания были примитивными по сравнению с тем, что сегодня знали Тина и ее коллеги, так же как по сравнению со знаниями отца примитивными были знания деда, практиковавшего в деревенском Фербери в штате Вермонт. Тина всегда гордилась больницей Челси как учреждением, где знания врачей сочетались с их самоотверженностью и преданностью призванию, которому они служили. Гордилась и своей скромной лептой, которую вносила в общее дело как наставник и целитель.

Но сейчас ей, проходившей в потоке работающих здесь мужчин и женщин, протискивавшейся сквозь толпу окруженных родственниками и друзьями больных, больница казалась какой-то потускневшей. Она — впервые — заметила застарелую грязь за плинтусом коридора, соединявшего вестибюль с гаражом, пыль на картинах, висевших на стенах. Медсестра провезла мимо нее больного, и она заметила на щеке старика пятно засохшей слизи, которую никто не удосужился смыть.

Больница, всегда бывшая для Тины неиссякаемым источником гордости, превратилась вдруг в совсем другое учреждение, пораженное внутренней слабостью, интригами, жаждой наживы. Тина вовсе не была наивным человеком. Всеми учреждениями, даже больницами, управляют и руководят люди, а естественное состояние индивида — эгоизм и алчность. После недавней ночи с Таем она знала это по собственному опыту. Но совсем недавно Челси как учреждение проявила такую примитивную грубость, какой она не ожидала от базовой больницы. Их руководство отчаянно лоббировало прохождение закона, запрещавшего конкурирующим учреждениям получать лицензии на установку аппаратуры для лечения гамма-излучением, несмотря на то что это позволило бы спасти множество жизней. И все потому, что руководство больницы просто не желало, чтобы эту процедуру выполняли в других местах. Потом — увольнение Мишель. Тина понимала, что аннулирование договора с этой девушкой было следствием всего лишь холодного расчета, а этого она тоже не ожидала.

Мишель зашла в ее кабинет перед отъездом в Луизиану, где будет решать, что делать дальше. Юрист больницы очень настоятельно рекомендовал Тине ни с кем и ни под каким видом не обсуждать этот случай. Он был уверен, что Мишель Робидо свяжется с адвокатами и вчинит больнице иск за незаконный разрыв контракта и увольнение.

— Я хотела только поблагодарить вас, — сказала Мишель и разрыдалась. Тина закрыла дверь кабинета и обняла девушку. Она гладила ее по голове, как будто утешала собственную дочь, но чувствовала себя предательницей. Никакими словами она не могла исправить положение. Тина записала на листке бумаги номера домашнего и сотового телефонов и велела Мишель звонить ей в любое время, если потребуется помощь. Юрист, кроме всего прочего, не рекомендовал Тине поддерживать отношения с уволенной, но она отказалась подчиниться. Она не могла окончательно оставить Мишель. Но теперь она понимала, что бросила молодого врача в беде, когда он больше всего нуждался в помощи. Покорно позволила вышвырнуть на улицу дипломированного доктора медицины. Она снова вспомнила, как доктор Дэниел Барроу вступился за нее, когда она была резидентом, разорвал докладную и позволил работать дальше. Она же, пытаясь спасти Мишель, только вяло возражала. Не заявила формальный протест, не обратилась письменно к директору или к другому представителю руководства.

Как старший врач, она была неотъемлемой частью этой больницы, которая платила ей зарплату и давала ей работу, определяя круг профессиональных обязанностей. Но как может она и дальше оставаться в штате учреждения, если не верит больше в его верность принципам? Теперь от соприкосновения с больницей у нее оставалось ощущение какой-то грязи. Но как уволиться? Она же единственная, кто может содержать семью! И еще… свидания с Таем. Она испытывала радость от их встреч, и не только потому, что получала от них удовольствие, но и потому, что видела, какую радость доставляет она ему. Она стремилась к этой связи, уговаривая себя, что имеет право на сексуальные утехи, которых лишена дома. Теперь, проходя по освещенным люминесцентными лампами коридорам больницы, она понимала, что ошиблась. Фальшивая логика привела только вот к этой жалости к себе и к моральному падению.

Виллануэва, словно петух на насесте, сидел на своем стуле и вытирал губы от соуса только что съеденной пиццы, когда к больнице подъехала машина «скорой помощи» с пострадавшим — мужчиной с отрезанными ушами. Больной выкрикивал ругательства и угрозы, голова его была обмотана пропитанным кровью бинтом. Ремнями он был зафиксирован к носилкам.

— Отпустите меня, сволочи! Мне надо положить уши туда, где они будут слышать голоса. Их нельзя отнимать, голоса. Они же не будут их слышать. — Один из парамедиков нес маленький портативный холодильник. Гато решил, что уши, наверное, лежат там.