— Спасибо тебе, — печально произнесла Анна. — Ты дал мне понять, что я не могу заменить их тебе. Жаль, я не интеллигентна… — Она вспомнила недавние слова Владека: — Интеллигентность женщины не может быть достаточной. Женщины и животные не способны делать выводы из большого числа предпосылок, разве что только из двух… А я…

Марьян побледнел и схватил ее за руку.

— Анна! Как ты можешь! Ты мне не просто нужна, ты необходима!

Все закончилось пылкими клятвами, раскаянием и ласками. И хотя все это было, несомненно, искренне, однако впечатление нанесенной обиды осталось. Себя Анна не могла ни в чем упрекнуть, абсолютно ни в чем. Конечно, на отвлеченные темы они разговаривали друг с другом очень редко, но это объяснялось отсутствием времени. У них столько было что сказать друг другу о своей любви, столько сердечных замыслов! Им надо было посвятить время и обсуждению разных мелочей, составляющих их совместную жизнь. Имел ли Марьян право осуждать ее за неспособность удовлетворять его духовные потребности? Она просто существовала для него, ради него. Это был альтруизм чистейшей воды. Все, что касалось его, заполняло ее без остатка, а о себе, о своих заботах и неприятностях она даже не вспоминала, прятала все это в себе. Ей было тяжело, но было бы еще тяжелее, если бы к этим огорчениям добавилось его сочувствие, его беспомощное сочувствие.

Марьян был как ребенок. Зачем же она будет нарушать его покой своими неприятностями, которых последнее время становилось все больше. Наоборот, она ощущала какое-то болезненное удовлетворение от осознания, что скрывает их в себе. Это не было чувством превосходства над прекрасным детским эгоизмом Марьяна, но как бы уравновешивало их значение. А Владек отказывает ей в интеллигентности! И ведь таких женщин, как она, тысячи и сотни тысяч. И образованность их нередко значительно превышает образованность многих мужчин, считающихся сокровищницей мудрости.

А заботы Анны действительно росли.

Минз с каждым днем становился все требовательнее, нетерпеливее и резче. Стал вмешиваться в самые маловажные дела, и, хотя все коллеги утверждали, что даже со времен Комиткевича не было в отделе путешествий такого образцового порядка, он все-таки находил разные причины для недовольства. Он, казалось, не понимал, что в срочной и выполняемой так поспешно работе нельзя избежать определенных недочетов. Тогда она еще не догадывалась, что источником этих неприятностей была панна Стопиньская. Наоборот, Анна испытывала к Стопиньской все больше признания. Не симпатии — потому что холодная, строгая, официально услужливая панна Стопиньская не могла вызвать симпатии, и не только в Анне, но и ни в ком другом, — а именно признание. Коллеги, правда, рассказывали Анне, что панна Стопиньская заглядывает во время ее отсутствия в ее бокс и роется в папках, но оказалось, что благодаря такому любопытству она обнаружила ошибку, которая принесла бы фирме большие потери, поэтому Анна не могла сделать ей замечание.

Однажды — было это за неделю перед отъездом Анны в отпуск — в ее бокс пришел Таньский, заглядывавший сюда довольно часто. Они симпатизировали друг другу благодаря обоюдному добросердечию, а также дружбе, которая связывала Анну с его женой. Дом Таньских был, собственно, единственным домом, в котором время от времени она проводила вечера и встречалась с людьми. Это случалось нечасто, так как Марьян редко навещал своих родственников, а у Анны только тогда находилось несколько свободных часов. Она любила проводить эти часы в красивом доме Бубы, в атмосфере, может, даже сельской идиллии, идиллии их медовых месяцев. Они, правда, не целовались при Анне, но почти не сводили друг с друга восторженных глаз. Может быть, это было глупо, может, наивно, может, по-детски, но Анна чувствовала здесь прежде всего очарование сладкого счастья, а поскольку по натуре она была независтливой, то и радовалась этому счастью вместе с ними. Поэтому Таньский не скрывал своей доброжелательности по отношению к ней, и уже не раз случалось, что благодаря его помощи она избегала в «Мундусе» разных неприятностей.

В этот день он сказал:

— Дорогая пани Анна, мне не нравится эта Стопиньская, и я думаю, что вы одариваете ее излишним доверием.

— Но она хороший работник, пан Хенрик!

— Она умеет печатать?

— Да.

— Так вот я видел у Минза один документ… Проект реорганизации туристического отдела. К сожалению, Минз взял с меня слово, что я никому не расскажу о его содержании. Что касается авторства, то я думаю, оно принадлежит панне Стопиньской.

— Этот проект… нацелен в меня?

Таньский сделал неопределенное движение рукой:

— Не слишком ей доверяйте.

Ничего больше он не хотел говорить, но Анне было достаточно и этого, чтобы обратить внимание на панну Стопиньскую. Однако поведение панны Стопиньской, на взгляд Анны, никак не подтверждало опасения Таньского. Буба, к которой Анна отправилась в надежде добраться до сути дела, тоже ничего объяснить не могла. Она призналась, что Херник никогда не посвящает ее в свои дела или дела бюро, а тем более не вспоминает о каких-то интригах.

Перед уходом Анны в отпуск директор Минз объявил ей:

— Я присоединяюсь к вашему мнению и на время вашего отсутствия руководство отделом доверяю панне Стопиньской. Вам придется передать ей свои дела.

Возможно, Анна возразила бы Минзу, если бы у нее были какие-нибудь доказательства того, что эта мерзкая баба подкапывается под нее. Поскольку, однако, все оставалось в состоянии ничем не обоснованных подозрений, а вдобавок приготовления к отъезду полностью занимали внимание Анны, она в тот же день передала свои функции панне Стопиньской.

Сам отпуск Анны умножал ее хлопоты. Прежде всего она должна была поехать в Познань, по крайней мере, на неделю, чтобы нарадоваться на Литуню, а если это будет возможно, забрать ее с собой в Мазуты, имение под Люблином, где они собирались провести месяц вместе с Марьяном.

Тем временем в Познани сложилась невыносимая обстановка. Ее подозрения относительно нового образа жизни Кароля, вопреки ожиданиям, подтвердились.

Тесть встретил Анну упреками и претензиями:

— Это ты во всем виновата! — негодовал он — Оставила его здесь одного! Он здесь красиво живет. Я постоянно слышу, что проводит все ночи по барам и увеличивает долги. Но вы очень ошибаетесь, если вам кажется, что сможете оплатить свои долги с помощью наследства, которое я оставлю после себя. Я изменил завещание и дом записал на Литуню. Она получит его, когда достигнет совершеннолетия, а раньше — ни гроша.

— Но отец, — возразила Анна, — я ничего не имею против этого, а если я уехала и живу вдали от вас, то вовсе не для своего удовольствия. Я должна работать. Вы не забывайте, что я содержу и Кароля, и Литуню.

— Если бы не был совсем немощным, содрал бы шкуру с моего сыночка, дармоеда и гуляки!..

— Но я не могу содрать с него шкуру.

— А почему нет?! Должна! Ты обязана оказать на него какое-то влияние! Это же стыд и позор!