class="a">[1062]. Заметим, однако, что царскосельские жители принимали участие в петербургских гуляньях. Так, в 1850‐х царскосельский мещанин Д. Сергеев содержал на Адмиралтейской площади балаган под названием «Косморама и панорама»[1063]. Изредка появлялись в городе уличные актеры. У Анны Ахматовой имеется запись о Царском Селе: «90‐е годы. Уконинские рабочие (фабрика обоев) на святках приходили к нам и разыгрывали „Царь Максимилиан и непокорный сын Адольф“»[1064]. Ольга Федотова вспоминает, как Иннокентий Анненский пригласил в сад Николаевской гимназии театр «Петрушки»[1065].

С 1890‐х годов оживляется деятельность «Китайского театра», временами он открывает свои двери и для горожан. Здесь в 1892 году была впервые представлена не разрешенная к постановке на общих театральных сценах комедия Льва Толстого «Плоды просвещения» (режиссер В. Н. Давыдов)[1066]. В 1893 году прошла трагедия Софокла «Царь Эдип», исполненная на греческом языке учениками Николаевской гимназии, в постановке ее директора Степана Цыбульского[1067]. Однако для широкой публики, как и прежде, местами проведения досуга остаются Ратуша и Общественное собрание.

Обратим внимание на другую существенную сторону быта Царского Села: здесь, как ни в одном другом городе империи, были широко представлены и чрезвычайно развиты различные виды спорта. Прежде всего, это знаменитые скачки – «единственные в России по своим размерам и организации» (как рекламировали их газеты и путеводители). Здесь впервые в России в 1884 году организуются Общество любителей бега и кружок велосипедистов, открываются циклодром (1894), два скэтинг-ринга для катания на роликовых коньках (1910 и 1911) и стадион (1913). Проводятся соревнования по различным видам спорта (от тенниса до футбола), устраиваются вело– и автопробеги (например, Царское Село – Рим в 1910 году), демонстрационные полеты на дирижаблях и аэропланах и т. д.

Говоря о культурной атмосфере города на рубеже XIX – XX веков, Николай Анциферов отмечал: «Царское Село со двором, с гвардейскими полками, со знатью, обитавшей в малых дворцах и особняках, с шумом и блеском балов, маскарадов, благотворительных лотерей и спектаклей, казалось, окончательно заглушило то другое Царское Село, которое стяжало право называться „городом муз“»[1068]. Полемизируя с оценкой Царского Села начала века как «города муз», Ахматова писала в своих заметках: «Ц[арское] С[ело] – не город Муз (даже не было библиотеки), и они не знали, что там умер Тютчев»[1069]. «О таком огромном, сложном и важном явлении конца 19 и начала 20 в., как символизм, царскоселы знали только „О закрой свои бледные ноги“ и „Будем как солнце“. При мне почтенные царскоселы издевались над стихами Блока… Их рупором был нововременный Буренин»[1070],[1071].

Первые газеты начали выходить в городе в 1906 году, потом стал выпускаться единственный журнал «Царскосельская мысль» (1912–1913). На страницах периодики мелькают сообщения о городских зрелищах и развлечениях.

Заметным событием в театральной жизни России стали представления в «Китайском театре», прошедшие в сентябре – октябре 1911 года в дни юбилея города. Под руководством Юрия Озаровского на сцене придворного театра для широкой публики показали серию постановок (от трагедии до балета) по произведениям Сумарокова, Екатерины II, Княжнина, Шаховского, Хмельницкого, Загоскина, Озерова, Пушкина и других авторов. Эти спектакли, сообщала газета, имеют «целью дать ретроспективный обзор нашего Придворного театра, сыгравшего такую роль в истории русского сценического искусства»[1072].

В начале XX века в зданиях Общественного собрания и Ратуши (на Набережной улице) устраивались танцевальные, музыкальные и литературные вечера, давали спектакли столичные труппы[1073]. Там же выступали учрежденные в эти годы местные просветительные организации: «Луч» (1907–1912), Музыкально-просветительное общество (1907–1911), Немецкое музыкально-литературное общество «Гармония» (1909–1914), Общество любителей музыки (1914–1917). И только в 1909 году в городе открываются цирк А. А. Маршана (владельца скаковых конюшен)[1074],[1075] и кинематограф «Тиволи»[1076],[1077], за которым последовали «Мулен-Руж» (1912), «Казино» (1913, вместо «Тиволи») и «Теремок» (1916). Единственный в городе театр миниатюр открылся в ноябре 1915 году в помещении Ратуши[1078].

В одном из последних номеров «Царскосельского дела» (1917, 17 февраля) в заметке «Царскосельская жизнь» автор (за подписью Де-Руа) сетовал: «До чего скучна и однообразна жизнь в Царском Селе – это знают только царскоселы, и никто бы не поверил, если хорошо не знаком с нашим городом. В городе существуют лишь кинематографы… <…> Неужели хорошо поставленный театр не оправдал бы себя?»

Такова в общих чертах история царскосельских зрелищ и развлечений.

Предопределенное назначение Царского Села как резиденции Двора во многом сказалось на формировании специфического быта города. А такие формы зрелищной культуры, как цирк, официальные гулянья в парке и манеже, кинематограф, театр миниатюр, появляются в Царском Селе значительно позже, чем в обеих столицах и крупных городах России.

Однако царскосельская зрелищная культура в контексте петербургской выявляет новые связи между великосветскими забавами и развлекательными формами народных гуляний.

МЕЛОДИЯ ПИТЕРА

Борису Кацу

Пестрая и шумная, кричащая толпа торговцев и разносчиков, бродячих артистов, наводнявшая улицы и дворы города, для многих мемуаристов осталась ярким впечатлением детства и неотъемлемой частью жизни Старого Петербурга.

Князь Владимир Оболенский вспоминает:

Если бы я был композитором, я бы создал музыкальное произведение из разнообразных напевов разносчиков, ходивших по дворам старого Петербурга. С раннего детства я знал все их певучие скороговорки, врывавшиеся весной со двора в открытые окна вместе с запахом распускающихся тополей.

Вот мальчик тоненьким голоском выводит:

Вот спички хоро-о-о-о-ши,

Бумаги, конверта-а-а-а…

Его сменяет баба со связкой швабр на плече. Она останавливается среди двора и, тихо вращаясь вокруг своей оси, грудным голосом поет:

Швабры по-оловыя-а-а-а-ааа.

Потом, покачиваясь и поддерживая равновесие, появляется рыбак с большой зеленой кадкой на голове. На дне кадки в воде полощется живая рыба, а сверху, на полочке, разложена сонная:

Окуни, ерши, сиги,

Есть лососина-а-а-а.

За ним толстая торговка селедками с синевато-красным лицом звонко и мелодично тянет:

Селллледки голлански, селлледки-и-и-и.

А то въезжает во двор зеленщик с тележкой и поет свою заунывную песню:

Огурчики зелены,

Салат кочанный,

Шпинат зеленый,

Молодки, куры биты.

В это разнообразие напевов и ритмов то и дело врывается угрюмое бурчание татар-старьевщиков:

Халат, халат.

Халат, халат.

Иногда поющих торговцев сменяли шарманщики-итальянцы с мотивами из Травиаты и Риголетто, или какая-нибудь еврейская девица пела гнусавым голосом:

Я хочу вам рассказать,

рассказать, рассказать…

А из форточек высовывались руки и бросали медные монеты, завернутые в бумажку.

Шарманщики, певцы и торговцы пленяли нас своими мотивами только во дворах. На улицах эта музыка была запрещена. Но среди торговцев были привилегированные. Так, торговцы мороженым ходили по улицам с кадушками на головах и бодро голосили:

Морожина харо-шее[1079].

«А сколько еще всевозможных продавцов и уличных ремесленников заполняло улицу – разносчики, сбитенщики, точильщики, стекольщики, продавцы воздушных шаров, татары-халатники, полотеры – всего не перечесть,– и их белые передники, картузы, зипуны, валенки (иногда так красиво расписанные красным узором) и разные атрибуты и инструменты простонародья, как все это оживляло и красило картину петербургской жизни, – говорит художник Мстислав Добужинский. – На черный двор, куда выходили окна всех кухонь, забредали разносчики и торговки и с раннего утра распевали на разные голоса, поглядывая на эти окна:„клюква-ягода-клюква“, „цветы-цветики“, “вот спички хорош – бумаги, конвертов – хорош спички“, “селедки