— Спасибо, милочка, — говорит она со звучным произношением южных графств, когда я сбрасываю возле прилавка последнюю коробку. — Не присмотришь минутку за магазином, пока я отнесу часть вещей в подсобку?

Она исчезает раньше, чем я успеваю сказать «нет». Слоняюсь у окна, то и дело выглядывая и проверяя, не «заперли» ли меня другие машины. Сразу видно, что мы в Челси, с некоторой неприязнью отмечаю я, оглядывая магазин: все пожертвованные сумки «Луи Вуиттон», все костюмы — «Шанель» последнего сезона.

На витрине выложен чудесный подарочный набор для новорожденного из белого льна. Я склоняюсь ниже, восхищаюсь крошечной одежкой и кропотливой и мелкой работой швеи. Как красиво. Совершенно непрактично, зато красиво. А я привыкла видеть детей в больничных рубашках или вечных подгузниках.

Крошечные бледно-розовые кожаные ботиночки с тиснеными малюсенькими золотыми солнышками стоят на полке на уровне моего плеча. Поднимаю и взвешиваю их на ладони.

Горе обрушивается на меня волной цунами, врывается в душу из ниоткуда. Стоя перед витриной, я реву словно ребенок, сотрясаюсь в сильных, болезненных судорогах, безобразно подвываю, икаю и ловлю ртом воздух. Я оплакиваю Джексона, и своего едва зачатого малыша, и всех детей, которых у меня никогда не будет, размазывая по щекам слезы и сопли. Прислоняюсь к ближайшей стойке и выплескиваю на нее всю боль, не в силах оторваться, потому что больше ничего не остается — так всепоглощающе мое чувство утраты.

Едва осознаю, как продавщица заключает меня в объятия и ведет в глубину магазина; там она прижимает меня к своей внушительной цветастой груди и утешает, похлопывая по спине, будто мне пять лет.

— Тебе нужно выплакаться, родная, — приговаривает она. — Это помогает. Вот так. Поплачь, поплачь вволю.

Реву, уткнувшись ей в плечо, пока слезы не перестают литься. Еще два месяца назад я испытала бы смущение и отвращение к себе, если бы вот так раскисла на людях. Ведь я всегда гордилась своим самообладанием. Но горе перенесло меня в иной мир, где самодисциплина и профессиональные успехи — пустой звук. Прежде я дарила надежду и спасала жизни — теперь мне самой нужна доброта чужих людей, чтобы проживать день за днем.

Всего несколько минут назад я жалела эту женщину с абсурдного цвета волосами и в деревенском наряде — а теперь прижимаюсь к ней, как будто она все, что отделяет меня от конца света.

Я всегда считала ранимость некой слабостью. Как же могла я быть столь высокомерной?

— Три года назад я потеряла сына, — неожиданно сообщает женщина, когда, наконец, буря страданий утихает и я устало опускаюсь на деревянную табуретку возле склада. — Мой сын погиб от взрыва бомбы на обочине дороги в Ираке. Первые несколько месяцев я еще справлялась, мне все казалось, что он просто служит где-то там, далеко. И реальность навалилась на меня внезапно, когда я полезла в шкаф за елочными украшениями: только он мог дотянуться до верхней полки.

Я шумно сморкаюсь в салфетку.

— Два месяца назад у меня умер муж, — признаюсь я. — Подцепил какой-то вирус и просто умер, без всяких предупреждений. И у меня даже не было возможности попрощаться. — Я делаю глубокий вдох и смотрю ей прямо в глаза. — Он не был моим любимым. Он был моим лучшим другом, но я не любила его так, как подобало, так, как жена должна любить мужа.

— О, моя милая, — говорит она. — Мне так жаль.

Она имеет в виду не то, что ей жаль его; она жалеет меня, потому что я не знала прежде, как по-настоящему любить его.

* * *

Плотнее обхватив колени руками, я поджимаю ступни. Я сижу на диване в полной темноте. Уже два часа ночи, но я не могу уснуть. Из-за всего того, что меня сегодня расстроило. Детская одежда. Я же просто ходячий шаблон!

За время работы в больнице я видела десятки женщин, которые годами отчаянно пытались завести ребенка: дети из пробирок имеют больше шансов, чем зачатые естественным путем, но родившиеся недоношенными, тем более что зачастую речь идет о многоплодных родах. Для таких матерей, как Анна Шор, морщинистый малыш в коробке из оргстекла являет собой итог многолетних проб, уколов, неудач и разочарований; часто драгоценный, хрупкий новорожденный — их последняя надежда. Они рассказывали мне о том, как их сердца разбиваются в детских отделах супермаркетов, и о том, как пересекают улицу, чтобы не проходить мимо магазинов для грудничков; о том, как вздрагивают от детского плача в самолете и мечтают украсть ребенка, на пару минут оставленного без присмотра в коляске. Я сочувственно выслушивала их и про себя удивлялась: как пусты, должно быть, их жизни, если им нужны дети, чтобы их наполнить.

Тоска о ребенке. До сих пор мне не удавалось понять значения этого термина. Это чувство, разъедающее тебя из глубины, вгрызающееся в твои внутренние органы. Это сводящая с ума пустота, которую ничто не заполнит.

Горько улыбаюсь в темноте. Большую часть своей взрослой жизни я проработала с новорожденными — и ни разу не ощутила и толики материнского инстинкта. Я погубила наш брак, среди прочего отказавшись подарить мужу ребенка. И вот теперь, когда я превратилась в бесплодную вдову, мои гормоны вдруг пробудились к жизни. Если там, наверху, есть Бог, то у него отвратительное чувство юмора.

Встаю и наливаю большой стакан белого вина из холодильника. А я-то думала, что в моей жизни все отлажено: удачная карьера, бездетная независимость, очаровательный муж, к которому я была искренне привязана, и — на сладкое — страстный, более мудрый и опытный любовник на случай, когда необходима быстрая встряска. Я полагала, что смогу удержать все это; что смогу заставить все тарелочки вращаться и не уронить ни одной. Слово «спесь» изобрели, чтобы охарактеризовать подобных мне.

У Джексона была теория — некий «План кредитования кармы». Он верил, что человек набирает очки кармы, плохие и хорошие, в зависимости от того, как он прожил жизнь. Рано или поздно за них приходится держать ответ.

И все теперь ускользает от меня. Муж, любовник, карьера, дети — ничего больше нет.

Снова откупориваю бутылку и наливаю еще вина. Я так боялась превратиться в итоге в свою мать, или в Люси, и получать оплеухи от мужчин, ищущих более молодых, красивых, самоуверенных. Я наивно полагала, что надежно оградила себя, выйдя замуж за человека, которого не любила по-настоящему. Единственное, что я делала, — это отгораживалась от всего, ради чего стоит жить.

Видимо, я все-таки заснула, потому что из дремы меня вырвал телефонный звонок. Поднимаюсь с дивана; сердце бешено колотится. Еще даже не рассвело. Смотрю на табло на телевизоре: 05.35. Грудь стискивает приступ паники, и я стараюсь совладать с ней. Это же всего-навсего телефон!

Включается автоответчик, и я слышу собственный голос, предлагающий звонящему оставить сообщение.

— Элла! Ты дома?

Вопреки себе ощущаю едва заметное радостное волнение при звуке его голоса. В последний раз мы общались две недели назад, когда он рассказал мне, как Бэт обнаружила Кейт на улице в Париже. Я знаю, что веду себя, как последняя трусиха, отказываясь брать трубку, но вдруг я не смогу устоять, если начну с ним разговаривать?