Семь лет — долгий срок для мужчины, ожидающего, когда женщина его наконец полюбит. Дело не только во мне — я говорю и об Уильяме Эшфилде тоже. Были времена, когда мне хотелось повесить его, но теперь гнев мой поутих. Где-то в глубине души мне даже жаль несчастного придурка. Наверное, размяк от старости. Однажды я даже был у него дома — я тебе не рассказывал? Много лет назад. Стоял под дождем и смотрел, как он пек на кухне блинчики с маленькой девочкой.

Элла не принадлежит мне. И никогда не принадлежала. Ты ведь знал, братец, знал? Пытался меня предупредить, да я не слушал. Все это время я наивно убеждал себя, что моей любви хватит нам двоим. Мне не стоило жениться на Элле. Я же понимал, что не создан для нее, так же как и она — для меня. Иногда любовь выкидывает подобные фортели, верно? Все мы думаем, что где-то есть наши вторые половинки, только их надо найти. Впрочем, никто не обещает, что они ответят нам взаимностью.

Помнишь, ребенком я нашел бродячего пса — ну, того, со сломанной лапой? Как же я любил эту дворнягу! Ночами сидел без сна, выхаживая его. Мне тогда было не больше семи. Все карманные деньги тратил на лекарства и прочее, даже прогуливал школу, пока мама не выловила меня в старом ангаре, когда я играл с ним в мячик. Но не успел пес поправиться, как решил: пора отчаливать. Только и тянул за цепь, скулил так, что его едва не разрывало. Он не принадлежал мне, а я этого просто не замечал.

И тогда мама сказала: если ты любишь кого-то, должен отпустить его на свободу. Если вернется — значит, он твой, а если нет — значит, никогда твоим не был.

Так вот, я отпускаю Эллу. Нужно было сделать это много лет назад.

Наверное, я так долго держался за нее, потому что не был готов сказать «прощай». Я знал, она никогда не бросит меня: у нее слишком упрямый нрав. Она похожа на тебя, Куп. Наверное, если подумать, ты подошел бы ей лучше, чем я. Я слишком быстро сдавался, давал ей все, что она хотела. Женщина не уважает тебя, если ей всегда удается побеждать.

Стопроцентное попадание, верно?

Нужно было отстаивать свою позицию, как только я узнал об Уильяме, и предложить Элле сделать выбор. Может, тогда она даже выбрала бы меня, но теперь, наверно, я никогда этого не узнаю. Я был слабаком, брат. Единственное, что я могу сказать, — это что любовь делает из нас дураков. Никогда не знаешь, на что пойдешь ради любви, пока не испытаешь на собственной шкуре.

Наверное, ты задаешься вопросом, почему именно теперь? Не уверен, что и сам понимаю. Папа сказал бы, что наконец-то я становлюсь мужиком, и отчасти был бы прав. Однако дело не только в этом. Видишь ли, у меня есть мечта: узнать, каково это, когда женщина любит тебя — действительно любит, живет и дышит ради тебя. Хочу, чтобы моя женщина смотрела на меня вот так. Я хочу детей, хочу принять любовь и увидеть, что мы сделаем с ней вдвоем. Элла никогда не даст мне этого. Пока я люблю ее, в моем сердце нет места для другой женщины. Я чувствую себя вьюном, который душит все вокруг, пока не найдет, где пустить корни. Не знаю, смогу ли я это изменить, но должен попытаться, пока не стало слишком поздно.

И все же простая правда заключается в том, что я люблю Эллу — люблю слишком сильно, чтобы остаться. Она не счастлива со мной так, как должна быть счастлива женщина. Я старался изо всех своих чертовых сил, но не смог дать того, что ей нужно. Я должен отступиться и позволить ей быть с тем, кто сможет.

Если я увижу, что она счастлива, это, наверное, станет первым шагом и к моему счастью. Ты же знаешь, о чем я, Куп. Это не труднее, чем то, что ты сделал ради меня.

Ты всегда был лучшим братом на свете. И если я напортачил в жизни, то не по твоей вине. Надеюсь, все же не слишком разочаровал тебя.

Я поговорю с Эллой в выходные. Как только определюсь с датой приезда, сразу тебе сообщу. Полагаю, и месяца не пройдет. Не могу выразить словами, как мне хочется поскорее забыть английскую погоду! Никогда бы не подумал, что в природе столько оттенков серого! И такое ощущение, что в последнее время я постоянно простужен. Пара недель Лоллиной стряпни — и я стану другим человеком!

Давай-ка разводи огонь в гриле, брат. Скоро я буду дома.

Джексон

Господи! Вот только этого мне и не хватало!

Вихрем влетаю в номер. У меня пропала дочь, моя подружка только что потеряла ребенка от своего покойного мужа, сам я отчаянно барахтаюсь, чтобы моя компания не всплыла брюхом кверху, а моя жена выбрала из всех возможных моментов как раз этот, чтобы бросить пить лекарства и усилить перепады своего настроения. А теперь, ко всему прочему, моя гадюка-мать выползла из-под колоды, под которой пряталась последние двадцать лет.

Какое еще дерьмо приплывет нынче в моем направлении?

Дав на чай носильщику, мать аккуратно прикрывает за ним дверь.

— Итак, — сурово говорю я, — чем обязан подобной чести?

— Я умираю, Уильям.

Хорошо спланированная уловка не пройдет. Я распахиваю мини-бар.

— За тебя, мама, — произношу я и залпом заглатываю маленький «Беллз»; тут же открываю следующий.

Она отбирает его и сливает в раковину.

— Возьми себя в руки, Уильям. Я проделала этот путь не для того, чтобы посмотреть, как ты раскиснешь. Если я могу с этим смириться, то ты — тем более. Неудивительно, что твоя дочь сбежала, если у тебя дома всегда все вот так.

— Не волнуйся, мама. Это не ты меня довела до выпивки. Твое известие — самая хорошая новость за всю неделю.

— Сядь, Уильям.

Я и забыл, насколько выше ее. В моих воспоминаниях она по-прежнему нависает надо мной словно башня…

— Я сказала, сядь!

Я плюхаюсь в кресло.

— Отлично. Смотри, чтобы твой чертов парик не слетел.

— Как ты наблюдателен. Можно было, конечно, остановиться на чем-нибудь более молодящем, но я не хочу привлекать внимания. Химиотерапия, Уильям, — язвительно добавляет она; у меня отвисает челюсть. — Будь внимателен, я не хочу повторять дважды. У меня рак костного мозга. В тяжелой форме. Это конец. — Она расправляет юбку, смахивает невидимые пылинки. — Диагноз поставлен одиннадцать месяцев назад. Я уже провела два курса химиотерапии и облучения, но рак не отступил. Будь я моложе, можно было бы попробовать пересадку костного мозга. Нет-нет, не волнуйся, Уильям, я уже слишком стара для такой операции. К тебе не взовут с просьбой продемонстрировать сыновнюю преданность и пойти на жертву. — Ее тонкие губы искривляются. — Впрочем, это было бы для тебя забавной моральной дилеммой, а?

Ненавижу свою мамочку-сучку. Но самообладания ей не занимать: как будто мы мило обсуждаем погоду.

— Прогноз довольно безрадостный — ну, во всяком случае, с моей точки зрения. — Еще одна язвительная усмешка. — Врачи говорят, что счет идет на недели. Правда, забавно, как мы меряем начало и конец жизни: неделями, а не годами, — и каждый божий день на счету.