Я позвонил А.П. Кириленко (он в этот момент «оставался на хозяйстве», поскольку Брежнев и Суслов были в отпуске) и поднял вопрос о необходимости как-то реагировать на широкую кампанию, поднятую западной печатью в связи с намеченной встречей. Такой «сигнал» был вполне в моей компетенции как директора Института США. «Вот ты и напиши, – услышал я в ответ то, на что рассчитывал (Кириленко сам был очень растерян и явно не знал, как реагировать на произошедшее). – А «Правде» я дам указание». И он его дал, что облегчило мне последующие споры с редакторами и избавило от ненужных согласований.

Статью я написал, что называется, «на одном дыхании» – за день и ночь, и 11 августа 1971 года она была опубликована. Главным адресатом была, конечно, советская общественность, которой я хотел разъяснить, что ничего страшного, тем более трагического не произошло и нет оснований опасаться угрозы антисоветского союза, тем более военного союза между США и КНР. И произошло, собственно говоря, то, чего давно надо было ожидать, ибо острая вражда в отношениях между этими странами уже давно стала анахронизмом. В статье делался также вывод, что наша окончательная оценка мотивов этой инициативы США будет зависеть от общего политического контекста, в котором станет проходить нормализация американо-китайских отношений. Если ей будут сопутствовать аналогичные сдвиги в отношениях с другими социалистическими странами (я имел в виду прежде всего СССР), усилия в деле ограничения гонки вооружений и урегулирования региональных конфликтов, то мы и поймем американскую инициативу соответствующим образом. Если нет, то это породит законные подозрения насчет мотивов США, насчет того, что, улучшая отношения с КНР, они хотят нанести ущерб третьим странам. Это уже было адресовано также и американцам. Они, надо сказать, восприняли статью как выражение если не официального мнения, то позиции, близкой к нему (что было правдой – статью действительно посылали перед опубликованием в МИД и ЦК КПСС).

Конечно, я не был столь наивен, чтобы считать, что смогу в чем-то переубедить американцев, – нашу паническую реакцию на известие о встрече в Пекине они не могли не заметить. Но у меня и у института были к тому времени достаточно широкие и доверительные контакты с американцами (в том числе на высоких уровнях), чтобы ясно представлять себе, как именно оценивают сложившуюся ситуацию в Вашингтоне. Это давало основания для убежденности, в частности, в том, что там хорошо понимают, насколько важна для США нормализация советско-американских отношений. Ибо от отношений с КНР зависели прежде всего американские региональные интересы, пусть даже важные. И конечно, возможность давления на нас (в меру нашей собственной недалекости, склонности к паническим реакциям). А от отношений с Советским Союзом – глобальные интересы США, включая центральные проблемы национальной безопасности. Мне казалось важным (это тоже было одним из лейтмотивов статьи), чтобы американцы знали, что мы эту иерархию их интересов хорошо понимаем, видим и не позволим оказывать на себя чрезмерный прессинг начатой Вашингтоном политической игрой.

Статья получила необычно широкий отклик в «большой печати» США и других западных стран, приводилась там в пространственных выдержках или подробном изложении («Нью-Йорк таймс», например, сделала и то, и другое). Анализируя причины такого интереса, а также характер своих бесед с американцами, проходивших в те недели, я утвердился в мнении, что советская реакция на улучшение отношений с КНР интересовала американцев прежде всего потому, что вся эта акция адресовалась в такой же мере СССР, как и Китаю. То есть была средством надавить на Советский Союз. И, как уже отмечалось, они могли найти немало подтверждений того, что многие в СССР восприняли американскую инициативу в отношении Китая очень нервно.

Замечу мимоходом, что для нас такие прямолинейные реакции, простодушие и в откликах печати, и в беседах с иностранцами (в том числе беседах наших некоторых дипломатов) были традиционными. Стоит начальству выразить какую-то точку зрения, как на ее сторону дисциплинированно и единодушно встанут советская печать, дипломаты и прочие официальные лица. Этот иллюзорный расчет на единодушную поддержку мы распространили и на международные дела и наивно думали, что стоит только нам высказать свое мнение представителям других стран, как нас послушаются, нам поверят и все встанет на свои места. Не раз такое поведение стоило нашей стране немалых издержек. Яркие примеры дают наши политические и пропагандистские кампании против тех или иных новых видов американского оружия. Они, как правило, только убеждали Вашингтон, что мы этой системы оружия боимся и им надо за нее всеми силами держаться или, во всяком случае, очень дорого «продать». СОИ – наглядная, но не единственная тому иллюстрация. Самый убедительный аргумент в пользу этой системы из всех, слышанных мною, высказал Р. Рейган: не может быть уж так плохо оружие, против которого столь ожесточенно протестуют русские.

Что касается начавшегося американо-китайского сближения, то нашей политике оно в целом пошло даже на пользу – мы начали шевелиться, несколько быстрее двигаться на переговорах с США, и к моменту визита Никсона в Пекин уже была достигнута договоренность о том, что в мае 1972 года он приедет в Москву.

А весной 1972 года в СССР для предварительных бесед приезжал Г. Киссинджер. Тогда у наших лидеров, особенно у Брежнева, не было большого опыта общения с представителями Запада, в частности с американцами. И Брежнев перед встречей с помощником президента, как и перед встречей в верхах, чувствовал себя не совсем уверенно, усердно к ней готовился. В этой связи немало заданий получал Институт США, а меня, как, наверное, и других специалистов, не раз вызывали для обстоятельных бесед и расспросов.

Но в канун встречи в верхах в Москве, как известно, разразились события, поставившие ее на грань срыва. Я бы хотел о них рассказать как очевидец, а в какой-то мере и участник того, что происходило в Москве во второй декаде мая 1972 года.

9 мая, в День Победы, группа ветеранов полка, в котором я воевал, впервые решила организовать в Москве встречу тех, кто уцелел и еще был в состоянии приехать. С утра собрались в Музее Советской армии, где хранилось знамя полка. А днем состоялся банкет в одном из ресторанов гостиницы «Россия». Встреча получилась сердечная и очень затяжная – ходили гулять, снова возвращались, и уже в номерах возобновлялось застолье (благо, на алкогольные излишества тогда смотрели сквозь пальцы).

Вернулся я домой в соответствующем настроении часов в десять вечера и узнал от жены, что с середины дня меня разыскивали из секретариатов высокого начальства (Ю.В. Андропова и Л.И. Брежнева). Я тут же позвонил, и мне сказали, что все уже разошлись, но надо прийти на следующий день в девять утра в ЦК к Брежневу.

Включив радио, я понял, с чем связан вызов. 8 мая США возобновили бомбежку Ханоя и осуществили минирование порта Хайфон, пострадали советские люди. И все это буквально накануне первой после 1959 года советско-американской встречи в верхах!

На следующее утро в ЦК состоялось совещание (вел его Л.И. Брежнев, участвовали Ю.В. Андропов, А.А. Громыко и, кажется, Б.Н. Пономарев, а также группа экспертов и консультантов). Хотя главные дискуссии уже состоялись накануне, разговор шел очень серьезный. В центре стоял вопрос: отменять или нет встречу в верхах? Было принято решение – не отменять. Но это было нелегкое решение. Многие видные работники, включая членов ЦК, требовали ее отмены, считая, что, согласившись, мы будем политически унижены, потеряем авторитет в мире и особенно в коммунистическом и освободительном движении, поощрим американский империализм на новые авантюры. Большинство ответственных товарищей молчали, как обычно, выжидали, пока станет ясным мнение руководства. Уже потом в доверительном разговоре Андропов рассказывал, что на Брежнева оказывалось сильное давление, чтобы он «дал достойную отповедь» Никсону, отменил встречу. Те, кто мог, включая участвовавших в дискуссиях экспертов, делали все, чтобы противостоять этому давлению, не принимать американский вызов соревноваться в безрассудстве, проявить выдержку.