Серёжа выглядел собранным и строгим — прямо образцовый доктор из телевизионного сериала, какие любит мамина заводская приятельница, — про сложную диагностику и любовь в ординаторской. Вера долго искала ключи в сумке. За дверью было тихо, и даже телевизор молчал (обычно его слышно с лестничной клетки). Мышь взвыла:

— А что, если правда аппендицит? Или отравление? Знаешь ведь, как она питается!

Трясущимися руками Вера включила свет в прихожей — выключатель спрятан среди одёжных полок, ни один гость не отыщет.

…За день до поездки в Париж Сарматов водил Веру с Ларой в дорогой ресторан, где сверкали в аквариумах рыже-розовые рыбы в пышных оборках и рюшах плавников. Сарматов, глядя на маленькую Стенину, изо всех сил сдерживал смех, но тот рвался на волю, точно кашель во время спектакля. Вера расстраивалась, но в то же время понимала, как забавно выглядит со стороны её крепенькая девочка с лохматой косичкой. Деловито смела салат, уничтожила жюльен и солянку, а потом принялась за куриную ножку — и объедала её так смачно, что официантки, улыбаясь, пихали друг друга локтями.

В ожидании десерта Лара подцепила на вилку недоеденный Верой кусок сёмги и поднесла его к стеклу аквариума.

— Вот твоё будущее, рыбка, — серьёзно сказала дочь.

Рыбка не ответила. И портрет блондинки не ответит Юльке, зря она вглядывается в него так старательно. Блондинка скосила глаза на Стенину и поздоровалась — на русском!

— Иногда мне кажется, что портреты могут разговаривать, — шепнула Юлька. Блондинка хмыкнула. Элизабет Виже-Лебрён, «Портрет графини Екатерины Скавронской». — Похожа на Бакулину, правда? — сказала Юлька.

Блондинка поправила жемчуг на шее и зевнула так сладко и лениво, что Вере вдруг тоже захотелось спать. Скавронская и впрямь напоминала Бакулину, но ведь у каждого человека имеется свой двойник в мире искусства. И это совсем не обязательно Боттичеллиева Симонетта Веспуччи, кому-то надо быть и гогеновской прекрасной Анжелой… Если портрет не находился сразу, это вовсе не означало, что его не существует в природе — однажды время обязательно вынесет нужное изображение, как морская вода — водоросли на берег. Бакулина вполне могла быть далёкой прапраправнучкой блондинки в жемчугах, но гораздо интереснее было другое. Что, если чувствовать картины умеет кто-то другой, не только Стенина?

Вера так давно свыклась со своим странным талантом, что уже не пыталась его не то что анализировать, но даже и применять. Она просто жила с ним, как люди, бывает, живут с горбом или с третьим соском. Несколько раз, может, и думала, что чисто теоретически в мире должны существовать коллеги, так сказать, по способностям — но сознаваться в этом никто не спешил, что, в общем, понятно — в психбольницу могли забрать и за меньшее.

И уж точно этим даром не владела Юлька. Только не она! Вера успокоилась, когда увидела, что Копипаста с точно таким же взволнованным интересом разглядывает в старинном зеркале теперь уже своё собственное лицо. А Екатерина Скавронская, потянувшись с такой яростью, что едва не выпала из рамы, принялась рассказывать Стениной свою историю.

Старые портреты отличаются болтливостью. Особенно групповые — там все только и делают, что перекрикивают друг друга, пытаясь привлечь к себе внимание. Желает ли Вера слушать, никто не спрашивал. К счастью, в родном музее на Плотинке картины разговаривали с ней на родном языке художников, а поскольку Вера толком не понимала ни французского, ни фламандского, то слушала эти рассказы как музыку. Иначе можно было сойти с ума. По-настоящему ей докучала разве что «Еврейская Венера» Ларионова. Эта знойная красавица с лицом завуча одной рукой прикрывала низ живота громадным фиговым листком, похожим на завядшее жёлтое сердце, а другой весьма чувствительно щипала Веру за плечо. Её пахучая нагота была так неприятна Стениной, что она проходила мимо с каменным лицом — как в толпе, где кричат гадости. Со временем научилась уворачиваться от щипков, и Венера шипела ей вслед обиженно:

— Шикса!

Скавронская не пыталась хватать Веру — сложила руки так, как нарисовал художник, и смотрела будто бы в открытый медальон. Катерина Энгельгардт была племянницей светлейшего князя Потёмкина, а также его верной любовницей. Говорят, Потёмкин перепробовал всех девушек Энгельгардт (числом пять), но пуще всех ему полюбилась Катенька. И разве могло быть иначе? Нежная, косы до колен, и улыбка вот-вот выпорхнет, как птичка у фотографа. (Странно, что у некрасивой Бакулиной — такой обаятельный двойник.) Злые языки (самый злой — у художницы Виже-Лебрён, зато кисть у неё добрая и Мария-Антуанетта — в подружках) утверждали, будто Катенька ленива, как заморская черепаха, — лежит целыми днями, завернувшись голышом в большую шубу. У Веры при этих подробностях резко и сладко оборвались внутри те важные нити, которые держат нас в реальности дня, не позволяя становиться животными. Катенька глянула кокетливо — а ты как думала, любезная? Мех и плоть должны быть вместе, и кто сказал, что зверей выпускают на волю только ночами? Даже примерять наряды Катенька ленилась, но дядюшку обожала, стала фрейлиной императрицы и вышла впоследствии замуж за Павла Скавронского, а потом — за итальянского графа Джулио Литта. Из тех самых Литта, гордо пояснила Катенька, что заказали «Мадонну» Леонардо. Папа Римский снял с Джулио обет безбрачия, который тот опрометчиво дал, вступая в Мальтийский орден, — чтобы граф мог жениться на Катеньке.

Вера уважительно покачала головой. Тем временем Юлька достала из сумочки помаду и начала красить губы перед зеркалом. К тому, что Стенина зависла перед портретом, она отнеслась с пониманием — искусствовед как-никак!

Внучка Екатерины Скавронской, продолжал хвалиться портрет, знаменита не меньше бабки. Вы её точно знаете — Юлия Пален.

— Никогда не слыхала, — сказала Вера.

— А если под фамилией Самойлова?

Конечно же — Брюллов! Несчастливый в семейных делах художник — глухой на одно ухо после воспитательного тумака папаши, а потом заставший молодую жену Эмилию в объятиях её близкого родственника, всю жизнь любил другую женщину. Эту яркую красавицу он рисовал на одной картине по нескольку раз. «Последний день Помпеи» — целых три Юлии Самойловы в разных образах. И она же на другом холсте удаляется с бала со своей юной воспитанницей…

— Упокоилась в Париже, — заявила Скавронская. — А никакие ваши Бакулины мне неведомы!

Юлька наконец не выдержала:

— Пойдем, Стенина, ну что ты к ней прилипла!

Вера незаметно помахала рукой, и Скавронская повернула к ней свой медальон, оказавшийся зеркалом — пустила солнечного зайчика в глаза.

«Оказывается, у портретов тоже есть дети и внуки, — думала Стенина. — Жаль, что нельзя рассказать об этом Юльке…»

По дороге к выходу из музея Вера испугалась портрета Матильды де Канизи, маркизы д’Антен — та была похожа на куклу и бормотала что-то бессвязное, как душевнобольная.

«А если я тоже сошла с ума? — похолодела Вера. — Может, я уже лет пятнадцать как сумасшедшая? Это всё объясняет — и беседы с портретами, и обострённое восприятие искусства, и даже Ларины закидоны».