– Нет.

Он – был прав в своём праве. Он – поступал правильно и не по правилам. Он – выступал (как по ступеням – нисходя в реальность); но – следуя тем же выступам из реальности: он был обречен! Более того (заранее обречён) – если бы даже оставался в человеческой плоскости.

Девчушка-смерть, к нему подошедшая – не являла себя сверх себя (не было в том нужды). Достаточно было – человеческого, слишком человеческого; но – даже это уже являлось сверх его (Стаса) здешних сил.

Его (не здешняя) правота – заставила его (статичного) играть по чужим (а на самом деле – и его, и таких как он) правилам. Потому – ему (словно бы) давался второй шанс: время качнулась вспять, в который раз (то ли в «прошлом прошлом», то ли в «будущем прошлом») повторив самоё себя.

Итак – повторим-повторим-повторим не-повторимое:

– Угостишь? – сказала она.

– Нет.

– Что? – искренне удивилась она.

Она протянула ладошку (совершенно светски здороваясь); но – не донесла её: вместо рукопожатия она обласкала тоненькой ладошкой своей горлышко водочной бутылки! Мимолетно – словно и не было этого.

Оттого движение не показалось срамным, представая глумлением и скоморошеством. А потом она ладошку убрала. И отвела глаза. И коснулась тоненьким бедром края стола.

Он – взглянул мимо нее (и в никуда), но – она не отступила и не скрылась в мареве; её припухшие губы дрогнули (от какого-то дикого удивления и возбуждения); но – её удивление оказалось удивительно недолгим.

– Тогда я сама, – заявила она и опять потянулась рукой к бутылке.

Конечно же – только собралась потянуться! Вот как сквозь пространство – протягиваются помыслы (а им иногда поддается время); но – сейчас этого не произошло, ибо – Стас не позволил.

Даже в глаза ей не посмотрел, но сам тяжело взял бутылку за горлышко.

– Смотри, он меня посчитал, – улыбнулась «здешнему» Цыбину словно бы его (а точнее – Ильи или Адама) личная смерть.

Смо-три!

Время – умерло (чтобы тотчас воскреснуть). Алкоголь – стремительно скользил в жилах. Девица – побледнела так, что показалась прозрачной и действительно стала сродни мареву.

– Смотри! Каково представление (а я как хор в трагедии) – воскликнула смерть. – Знай: это я не для него, а для тебя лице-действую.

«Здешний» Цыбин (внешне сейчас он был далек, за своим столиком) – не стал ей отвечать. А Стас (опять-таки на нее не взглянув) – медленно оскалился в усмешке. Словно бы из-за ровного ряда белых зубов выглянув; но – этого оказалось недостаточно.

Чего-то не достало оскалу Стаса (быть может – полу-золота). Девица – всего лишь рыскнула взглядом и как от зубной боли поморщилась (точнее – изобразила гримаску)! И к Золотозубому она не обернулась, не было в том нужды.

Просто-напросто кабак (опять) – как бы качнуло волной. Кабак (словно бы) – стал невесом. Лишь далеко-далеко внизу (ибо – кабак как бы и воспарил) – оказались просыпаны угли и (что вверху, то и внизу) звезды.

Только после всего этого – девица «ушла» (а смерть – осталась), причём – подчеркнуто медленно (даже взглядом – никуда не метнулась вослед собственному сердцу)! Ушла, как уходит молчание.

Тогда и Золотозубый – на Стаса взглянул и оскалился (очень медленно – как давеча сам Стас)! Но – ничего не сказал.

А двое из его компаньонов (с тигриноглыбистым проворством) – из-за стола выскользнули. И – пошли прямо к Стасу, и – подошли к нему, и – совершенно непринужденно (стулья для них словно бы сами по себе выписали себя из воздуха) к нему подсели.

– Бутылку-то отпусти, не жадничай, – попросил его (короткое время спустя) один из них, причем его удивительный голос оказался тягучим как мед и таким же ласковым.

– Или ты нас боишься? Настолько, что собрался бутылкою(!) отбиваться? – вскользь (короткое время спустя) поинтересовался другой.

Удивительный голос его был совершенно участлив; но – Стас и ему не ответил (но – глаза его стали белыми)! Алкоголь давно проел овраги в его крови, и – по ним забурлило совершенное безрассудство!

Его кровь – студенела в висках. Губы его – были холодны. Но – бутылку он отпустил.

– Вот и ладушки! – похвалил его один из холуев золотозубого. – Теперь о смысле нашей с тобой милостивой беседы: пойми – ты по жизни не прав! Это наша жизнь – и в ней нет тебе ни места, ни времени!

Девчушка (якобы – виновница всего переполоха; но – всё это время невидимо стояла чуть поодаль – (для самой себя) являя себя: аки прекрасная дама – перед провансальскими ристаниями рыцарскими. Но (явно) – не воинскими, а версификационно-провокационными (предъявлением меры).

Стас – не видел девчушки; но – удержался:

Пригоден только рыцарь для любви, В бою отважный и сладкоречивый. И Дама, что на ложе ляжет с ним, Очистится от всех своих грехов.

Смерть (она, в отличие от своей – Стасу зримо предъявленной – ипостаси) находилась сейчас совсем рядом со «здешним» Цыбиным (который маялся в обличии золотозубого демона) сказала, без удивления удивившись:

– Де Борна цитирует, поди ж ты. Знавала я, кстати, автора. Постранствовал, побуянил, повоевал, поверсифицировал словеса; но – потом в монастырь (от меня) попробовал скрыться; достоин моего уважения.

– Что, – переспросил Золотозубый.

Смерть (вполне куртуазно) согласилась пояснить:

– В прямом отличии от тебя, мой «здешний» Цыбин (ты – всё же не Илья, далеко не Илья, согласись; даже полу-золотозубый демон, под личиной которого ты сейчас паясничаешь – ловчее тебя) – де Борн хорошо кончил, в тихом монастыре, после двадцати лет Господней непрерывной молитвы.

– Ну, тебе виднее, – равнодушно сказал Золотозубый (не предавший значения её забеганию наперёд: «хорошо, в отличие от тебя, кончил»).

Смерть не имела значения (подумалось ему); но – всё ещё имела смысл: давала возможность второй раз произвести первое (хорошее) впечатление.

Смерть (разумеется) услышала и отозвалась: