– И опять ты не прав: Я не осмысленна, а формальна.

Жаль, что Стас её слышать не мог. Многое было в этом её самоопределении. Не только обречённому на поражение (равное – преклонению пред огромностью мира) Стасу были уместны свое-временные формулировки.

А Золотозубый – отреагировал на откровение Смерти легкомысленной цитатой:

– Поздравляю вас, гражданин, соврамши.

Смерть – промолчала. Она действительно имела подданство-гражданство (находилась и под, и над данностью этого свое-временья): облекалось в форму личного времени каждой на-личности – лицедейства и паясничанья, ношения личин.

– Что это петушок забубнил? – как бы про себя (сам не ведая, про кого вещает) сказал один из горе-«защитников» девчушки-смерти.

Смерть – даже не усмехнулась! Она – всё ещё имела смысл. Ибо – холуй подождал реакции на своего «петуха»; но – не дождался и принялся подводить свои итоги мироформированию Стаса.

Не ведая, что покусился на приведённую выше версификацию Бертрана де Борна):

– Быть бы тебе неприметным, но – поведение твое насквозь вызывающее: де’вицу-красавицу – пугаешь непристойными жестами и (это уж наверняка) делаешь ей предложения паскудные.

На деле – ничего не происходило: и смерть, и Воскресение – являют себя в видимости какой-либо формы.

– А насчёт предложений – их надо через нас подавать, усвой; так ты делаешь предложения или не делаешь? Не молчи, кукарекни что-нибудь.

Стас – не ответил.

– За денежки предложения, если не ошибаюсь, – вновь уверенно вступил в беседу второй.

– Не ошибаешься, вестимо, – обрадовался первый. – Так вот, денежки твои (вместе с гордыней) мы у тебя сейчас заберем. Сейчас – мы будем пить твою водку (ты, понятно, пить не будешь) и будем говорить тебе очень неприятные вещи; и ты даже не шелохнешься – и мы это оценим.

Стас – не ответил.

– Правильно, – сказал ему на это первый холуй. – Мы будем говорить, а ты будешь слушать и слушаться. Потом мы поведем тебя (и даже пальцем не тронем – всё сам) в здешний сортир, и ты (опять – сам) уткнешься личиком в зловонный унитаз, ну а мы сотворим с тобой непотребство.

Стас – не ответил. Пусть его – он знать не знал, что так (во времена Ренессанса) поступил с папским посланником некий кондотьер: перебив свиту – самого посланника связал и выволок перед войском, и содомски изнасиловал – чем вызвал безудержный смех солдатни: норма средневековой смеховой культуры.

– Все познается в сравнении, – сказал ему (на его молчание) другой холуй. – Высоко тебе не подняться, но опуститься возможно, ибо (здесь и сейчас) имя твое – перемены!

Стас(!) – не ответил (холую). Вместо этого – он заговорил (с миром). За-говорил – по иному. Он. Сотворил. Чудо. Сам не зная – что есть и у него чудеса. То есть – стал жить уже не только тело-движениями. То есть – не совсем языком и гортанью.

Причём – сразу же на звенящей латыни (которой тоже – как и пошлейшей смеховой культуры Ренессанса – не ведал). Причём – поступая совершенно банально; но – за-чем я (автор этой версификации) возвращаюсь-воскресаю к происшествию в «Золотой рыбке», уже довольно подробно изложенном в первой части?

А к тому, что – вернувшись из виртуального ада в в «эту» версию ада реального, кому-то (кто бы это мог быть? – спросил я себя) предстоит воскрешать даже «эту» смеховую культуру (глумления и гниения); с такой точки зрения – дальнейшее имеет совсем иное значение, нежели инициация Стаса.

Итак – как на века (и сквозь века) из уст Стаса не-прозвучало; но – сформировалось:

– Плиний Сабрину – привет! Первое: Если бы человеческая душа была всегда адекватна не к событиям, на которые она отзывается, а к причинам событий, то не произвела бы она на свет никакого понятия о зле и добре, – здесь же (как бы овеществляя мысль) левая рука Стаса словно перестала существовать – ибо сейчас он сам как бы стал левой рукой и перекинулся в нее!

Далее – Стас. Протянул. Себя-руку. Сквозь вязнущий в его душе воздух. Далее – взял волосы на затылке одного из жлобов. Дабы (ласково и неудержимо) – сам вослед себе-руке немного привстав, потянул-потянул-потянул его затылок от себя-для-себя и назад-для-жлоба.

Он. Почувствовал сопротивление Которого и добивался. Которого – дождался сквозь вязнущий в его душе воздух-вдох; которое – возникло в шейных позвонках оппонента; но – так и не проникло сквозь его череп.

Потом – он. Не стал. Преодолевать. Со-противление. Напротив – Стас тотчас ему последовал. Тем самым совместив переносицу бессмысленного (даже мысли у того не успело мелькнуть) бедолаги с острым краем стола.

Проделав все это непотребство, он не стал извиняться, но беседу с Городом и Миром продолжил:

– Второе: нет для Отца невозможного, но нет и постыдного; невинность не знала стыда, и для невинности стыд был не нужен, – здесь (так и не дав пострадавшему пасть, ибо прост и невинен) Стас сумел воспарить над столом, опрокидывая его на второго своего оппонента; тот уже вскакивал, вознося свою пустую голову прямо навстречу полупустой бутылке, вовремя Стасом-рукой подхваченной.

– Теперь – третье: сотворим невозможное – без пролития крови; если никакой рассудок увещеваниям не поддается (формула инквизиции), то должно его предать неумолимой светской власти (или неумолимости судьбы-смерти), дабы она положила конец его бесплодной тревоге!

– Красиво говорит, – сказала Смерть.

– И что? – сказал Золотозубый.

– А ничего, – сказала Смерть. – Он – тоже не тот.

Золотозубого это «не тот» – не потрясло (привык). А Стас – не услышал. Ибо – торопился. Стасу – следовало (как бы волнами перетекая) продолжить свой полет по-над битой посудой; причём – парить мягко, почти резиново.

Растянувшись параллельно земле, вытянув перед собой длинную-предлинную руку с зажатой в кулаке (образовавшейся из разбитой бутылки) «розочкой».

Что Стас (как не слыша данного ему ответа) – и проделал. Он – очень поспешал и очень торопился. Ему – следовало немедля достичь Золотозубого. Дабы (уже на равных – полуобняв и покалываю острием аорту) – потолковать с демоном и (обязательно) до-говориться.

Так – сле-до-вало (бы), но (сле-до-вало) – только из его личного «я», жаждущего тревогу свою превзойти! Но (более чем «но») – ничего из сле-до-вания себе у Стаса не