– Пусть мистер Патчетт беспокоится о благосостоянии лагеря, – сказала Харпер. – А я должна беспокоиться о благосостоянии моих пациентов. Если он узнает, скажи, что уговаривала меня остаться, но не смогла остановить. Но он не узнает, потому что я вернусь, не успеешь глазом моргнуть.

– Тогда ступайте, если решили. Пока я не передумала.

Харпер уже взялась за задвижку, когда Алли снова заговорила:

– Хорошо, что вы ему нравитесь. Джон самый одинокий человек из всех, кого я знаю.

Харпер обернулась, но Алли уже не смотрела на нее, она снова свернулась на койке.

Харпер подумала, что добрые слова детей часто так же неожиданны, непредсказуемы и непрошены, как и детская жестокость. Лагерь Уиндем, в конце концов, этой зимой не был ни Хогвартсом, ни островом из «Повелителя мух»; здесь собрались потерянные, обездоленные сироты, дети, готовые отказаться от обеда, чтобы еды хватило другим.

– Я скоро вернусь, – сказала Харпер, свято веря, что говорит правду.

Но вернулась она гораздо позже наступления темноты, и к тому времени все в лагере снова изменилось.

5

Деревья были похожи на призраки в дымном мире низких туч и падающего снега. Вечер пах сожженными в пепельнице сосновыми шишками.

Давая обещание Алли, Харпер говорила искренне: она собиралась доплыть до острова к Пожарному, проверить его состояние и вернуться. Умолчала только о том, что ей нужно сначала зайти домой, потому что шкаф в лазарете был пуст, и она собиралась пошерстить собственные запасы на предмет необходимых Джону вещей. Если бы Алли узнала об этом, она повалила бы Харпер на пол и села сверху, чтобы не выпускать.

В доме можно было найти и другие полезные вещи, и еще можно было воспользоваться домашним телефоном. Харпер думала, брат и родители будут не против узнать, что она не сгорела заживо. Ужас как хотелось услышать папин голос; она разревется от простого «алло».

Только сегодня отец не скажет ей «алло». И никому она не позвонит из своей уютной гостиной. Харпер остановилась на краю леса, глядя на то, что сталось с ее домом; ее охватил почти благоговейный ужас.

Стена дома, обращенная к улице, обрушилась; от фасада ничего не осталось. Какая-то страшная сила вытащила из гостиной диван и отшвырнула его на край подъездной дорожки. Снег завалил его, но подлокотники были еще видны. Харпер догадалась, что по лужайке разбросано еще много вещей, но все они теперь прятались под сугробами. Вид был такой, словно на дом обрушился смерч.

Харпер перевела дыхание и подумала о той ночи, когда бежала из дома. Она вспомнила громовой треск, от которого дрожала земля. Джейкоб залез в свой «Фрейтлайнер» и проехался снежным плугом по фасаду дома, обрушив крышу на то, что осталось от их совместной жизни.

Несколько бумажных листов зацепились за голые ветви деревьев на опушке. Харпер сняла один: это оказалась страница из «Плуга разрушения». Пробежала глазами первые слова: «Отчаяние лишь синоним осознания, а разрушение то же самое, что искусство», – и отдала бумажку порыву капризного ветра. Слова улетели прочь.

Потрясенная Харпер почти позабыла, зачем явилась сюда, и вышла из леса во дворик, оставляя на снегу следы. Но по дороге прошуршали шины, напоминая об осторожности, и Харпер опомнилась. Она обошла дом с южной стороны, где деревья подбирались совсем близко к стенам. Влажная и блестящая красная ель нависала над снегом, почти касаясь винилового сайдинга.

В медицинском кабинете мозга сестра Уиллоуз – в накрахмаленном медицинском костюме – обращалась к мисс Уиллоуз, на шестом месяце беременности, сидящей в халатике на смотровом кресле: «Да, мисс Уиллоуз, надеюсь, вы будете продолжать заниматься физкультурой. Важно оставаться здоровой и активной, пока ваши занятия приносят удовольствие!»

Харпер ухватилась двумя руками за сук футах в четырех от земли, сделала глубокий вдох и качнулась. Маятником она пролетела над двумя ярдами снега и, опустив ноги, мыском уперлась в ледяной гравий, опоясывающий дом. Она почувствовала, что скользит назад и может рухнуть на мерзлую землю. Харпер уперлась ногами в ненадежный камень, оттолкнулась от сука и стукнулась о стену – животик спружинил от сайдинга. Маленькая подушка безопасности пришлась весьма кстати.

По узенькой полоске гравия Харпер прошла под карнизами к тыльной стороне дома. Дверь в подвал была заперта, но она вспомнила комбинацию, которую показывал Джейкоб, – «потрясти-пнуть-двинуть плечом-треснуть» – и открыла. Вдохнув стылый спертый воздух, Харпер захлопнула за собой дверь.

Переехав в этот дом, они с Джейкобом переделали подвал в «игровой зал», с баром и бильярдным столом, но ощущение погреба так никуда и не делось. Дешевый шишковатый ковер на цементном полу. Запах медных труб и паутины.

Обрушение дома наверху привело к значительной смене обстановки. Холодильник провалился из кухни и лежал на боку. Дверца распахнулась, открывая приправы и соусы, так и оставшиеся на полках. Провода свисали из дыры над головой.

Бильярдный стол в центре подвала чудом остался цел. Харпер так и не научилась играть. А вот Джейкоб не только хорошо играл, но и мог удерживать кий на одном пальце с тарелкой наверху – еще один из его цирковых трюков. Теперь Харпер полагала, что странно боготворить человека только за умение ездить на моноцикле.

Туристические принадлежности – палатка, портативная газовая плита, масляная лампа – лежали в шкафах у дальней стены, там же хранилась и аптечка. Они всегда любили походы. Единственное воспоминание, по-прежнему гревшее ей душу: они оба балдели от секса в лесу.

Однажды она сильно подвернула лодыжку, когда они путешествовали по Монтане; и Джейкоб радостно тащил ее на закорках последнюю милю до отеля. Вернувшись домой, Харпер первым делом купила аптечку – чтобы в следующий раз быть готовыми, если кто-то из них поранится в походе; но следующего раза не случилось, а еще через пару лет прекратились и походы.

Аптечка оказалась даже богаче, чем помнилось Харпер. Там была упаковка компрессионных эластичных бинтов, пузыри для льда и мазь от ожогов. Но настоящее сокровище таилось за аптечкой – именно то, что было нужно больше всего, то, ради чего она и вернулась: черный эластичный локтевой бандаж, купленный года два назад. Джейкоб упал, когда они играли в ракетбол, и вывихнул руку. После этого они уже не играли. Джейкоб заявлял, что локоть еще побаливает, и не хотел рисковать новым вывихом; но Харпер иногда подозревала, что он отказался от ракетбола по менее очевидным причинам. Она сильно вела в счете к тому времени, когда он врезался локтем в стену. И не то чтобы он так не любил проигрывать. Он не мог проигрывать ей. В их паре главным был он, а Харпер была комической, милой растяпой. И Джейкоб обижался, если она выходила за рамки роли.

Порывшись в других шкафах, Харпер обнаружила длинный блок сигарет «Галуаз», задвинутый к стенке на верхней полке – целлофан был сдернут и не хватало нескольких пачек. Джейкоб объявил год назад – миллион лет назад, – что бросает курить раз и навсегда, и жалел тех, у кого не хватает на это силы воли. Харпер порадовалась, что он такой засранец. Как в любой подпольной экономике, в эти дни нельзя недооценивать значимость сигарет. Глупцы копили золото в преддверии конца цивилизации. А надо было копить блоки «Кэмела».