Харпер постучала в притолоку сарая Пожарного.

– И кто там?

– Харпер.

– А! Наконец-то. Но учтите, я не одет.

– Минутку подожду.

Она глубоко вдохнула влажный, соленый, морозный воздух и выдохнула клуб белого пара. Она раньше не осматривала остров и теперь поднялась на центральную дюну, чтобы поглядеть сверху.

Остров был невелик. Пара акров, вытянутых в форме глаза. Гребень тянулся вдоль острова, и сарай Пожарного вдавался в склон. На южной оконечности остались развалины гостевого домика – обгорелые балки торчали из снега, как из-под простыни. Харпер поразилась, увидев парусник длиной футов в тридцать пять: он стоял на восточном берегу острова – шлюп на стапельной тележке из нержавеющей стали, палуба укрыта натянутой белой парусиной. Но ведь отец Стори упоминал парусник и говорил, что на нем можно отправиться на поиски Марты Куинн. Если снегопад не утихнет, парусник превратится в деталь пейзажа – белая дюна немного повыше остальных.

От холода занемели щеки. Харпер спустилась по песку и вошла в сарай Пожарного без стука. Она потопала ботинками, потерла ладони, стряхивая снег.

– Уиллоуз! Никогда так не был рад видеть человеческое лицо! У меня словно автомобиль припарковался на груди. Не испытывал подобной боли с тех пор, как распались «Ганз Эн Роузез».

– Простите, – сказала Харпер. Принесенную хозяйственную сумку она поставила на пол. – Много хлопот.

Она чуть не начала рассказывать ему про Джейкоба и Ковбоя Мальборо, про то, как едва не попалась, но одернула себя.

Джон сидел на койке, и на нем по-прежнему не было ничего, кроме перевязи, которую Харпер сделала из матерчатого колчана. Единственной уступкой приличиям была простыня, повязанная вокруг бедер. Кожу покрывали черно-золотые дьявольские письмена. Синяки под чешуей потемнели до оттенков ежевики и граната. Харпер почувствовала боль в груди от одного их вида.

– Вы до сих пор не одеты, – сказала она.

– Ну… – помялся он. – Я так и не решил, стоит ли. Вы не собираетесь меня осматривать? Тратить столько усилий – и только для того, чтобы опять раздеваться. Так где вы были? Я куковал на этой кучке песка целые дни; и поговорить было не с кем – только с самим собой.

– Отчего бы не поговорить с умным человеком.

Джон устремил алчный взгляд на хозяйственную сумку.

– Надеюсь, там морфий. И сигареты. И свежемолотый кофе.

– Я бы хотела, чтобы у меня был морфий. Собственно, об этом я и хотела поговорить.

– А сигареты?

– У меня нет для вас сигарет в данную минуту, мистер Руквуд. – Харпер тщательно подбирала слова. Она не врала – но и не открывала всю правду. Ей все лучше удавалась такая уклончивость. – Считайте это возможностью бросить, пока курение вас не убило.

– Думаете, курение убьет меня? Когда я курю, сестра Уиллоуз, пусть другие дрожат за свое здоровье. Ну, хоть кофе есть?

– Я принесла несколько прекрасных сортов заварного чая…

– Чая! Думаете, я хочу чай?

– А что? Вы англичанин.

– И, значит, я обязан пить чай? Вы что, представляете, что я брожу в лондонском тумане, надев охотничье кепи, и разговариваю с друзьями пятистопным ямбом? У нас есть «Старбакс», женщина.

– Это хорошо. Потому что у меня еще есть несколько упаковок растворимого «Старбакса».

– Так что ж вы не сказали?

– Потому что на вас забавно смотреть, когда вы разочарованы. Давайте я поставлю чайник, а вы наконец наденете какие-нибудь брюки. Не припомню, чтобы ниже пояса были повреждения, требующие медицинского вмешательства.

Он обвел мутным взглядом пол и дотянулся костлявой ногой до штанов от пожарной формы.

Харпер уже набрала воздуху, чтобы начать рассказывать о своем путешествии домой – и снова отвлеклась:

– А вы всегда мечтали стать пожарным? Всегда так одевались? С детства? – это говорил ее адреналин. Наверное, такими возбужденными бывают скайдайверы после прыжка. Руки дрожали.

– Вовсе нет. Я мечтал быть рок-звездой. Хотел носить кожаные штаны, по выходным валяться в постели с обдолбанными манекенщицами и писать песни, полные вычурных загадок.

– Я не знала, что вы музыкант. На каком инструменте играли?

– О, я не добрался до инструментов. Казалось, что это слишком долго. Ну а если мать глухая, а отец забияка, музыкальное образование в семье не числится среди приоритетов. И ближе всего я был к жизни рок-звезд, когда продавал наркотики.

– Вы были драгдилером? Нехорошо. Какие наркотики?

– Галлюциногенные грибы. Так я смог извлечь пользу из своей степени по биологии. Я всегда занимался микологией. Продавал разновидность псилоцибина под названием «смурфодятел» – очень синий, очень популярный, и отлично шел с яйцами. Вы разделите со мной омлет со «смурфодятлом», сестра Уиллоуз?

Она повернулась к нему спиной, чтобы не смущать, пока он будет натягивать штаны.

– Драконья чешуя – это ведь споры. Грибок. Вы должны много про нее знать.

Он не ответил. Харпер обернулась – его лицо светилось чистой невинностью. Джон и не думал поднимать штаны – они так и валялись у его ног. Харпер рассердилась. Значит, он еще сволочнее, чем казался. Она снова отвернулась.

– Именно поэтому вы можете управлять ею? Использовать ее? И не гореть заживо, как будто вы покрыты асбестом? Все потому, что вы понимаете что-то, чего не понимают другие?

Он промычал что-то и сказал:

– Я не столько понял чешую, сколько помог ей понять меня. Сковородки в ящике под печкой.

– Зачем мне сковородки?

– Вы что, не собираетесь жарить нам яичницу?

– Тут есть яйца?

– Нет. А вы не принесли? Это же сумка с покупками? Ради бога, сестра Уиллоуз, вы же должны были принести мне вкусненького!

– Простите, что не принесла ни яиц, ни французского кофе, ни морфия. Вместо этого я перла три мили и чуть не попала прямо в лапы кремационной бригаде – и все ради того, чтобы достать вам бандаж для локтя и бинт для запястья. И мой муж был среди них. – Харпер почувствовала, как защипало в уголках глаз, и это ей не понравилось. – Еще я принесла великолепный чай, потому что я милая и хотела вас порадовать и даже не просила благодарности. А просила только надеть штаны, но вы и этого не сделали, потому что, полагаю, счастливы сидеть голым и наблюдать за тем, смутит ли это меня.

– Я не могу.

– Чего не можете? Не можете сказать спасибо? Не можете извиниться? Не можете проявить человеческую благодарность?

– Я не могу надеть штаны. Не могу нагнуться и подобрать их. Слишком больно. А вы были очень добры, и я, конечно, обязан был сказать спасибо. Я говорю сейчас. Спасибо, сестра Уиллоуз.