Все слаще вкус греха чем горечь во рту

Я вижу семь башен

Но лишь один выход.

Научись говорить, не произнося ни слова и плакать, не роняя слез.

Кричать, не повышая голос.

Знаешь, я выпил яд из ядовитой реки и уплыл по течению прочь.

По одному нас вызвали в кабинет Укушенного для беспо­щадного допроса. Так и хотелось закричать, что все это бы­ло смеха ради — мы ведь никого не убили! Укушенный очень старательно изображал потрясение и печаль, но я знал, что втайне он ликует. С того самого дня, как Жиртрест застрял в окне часовни и Укушенный, как полный идиот, повелся на басни Рэмбо, он мечтал отомстить Безумной Восьмерке. (Тот факт, что Рэмбо переспал с его женой, как понимаете, не прибавил нам популярности.) Мало того, Укушенный попытался заставить меня свалить всю вину на Рэмбо! Та­ким образом, я смог бы смягчить собственное наказание, избежать исключения и даже потери стипендии.

Но я покачал головой и ничего не сказал. И вовсе не по­тому, что я такой храбрый. Нет, я просто боялся, что если открою рот, то расплачусь.

Тогда Укушенный вручил мне листок бумаги, где были перечислены все мои проступки:

Разговаривал после отбоя

Находился за пределами корпуса после отбоя. Нарушил школьные границы (которые обозначены ру­чьем, запрудой и забором). Купался ночью. Курил. Пил.

Я не стал доказывать, что не купался ночью — это было уже неважно, — и подписался под строчкой «ПОДПИСЬ НА­РУШИТЕЛЯ». Укушенный сказал, что очень во мне разо­чарован и переполнен горечью несбывшихся надежд. Я от­ветил, что мне очень жаль. Укушенный процедил, что для извинений слишком поздно, и велел позвать Верна.

Тот ждал снаружи, с красными глазами и темным пятном на брюках прямо между ног. Казалось, что от испуга у него вот-вот случится эпилептический припадок, поэтому я крепко пожал ему руку и сказал: «Не бойся, Верн. Все бу­дет хорошо». Видимо, мое рукопожатие придало ему сил, потому что он вошел в кабинет с таким видом, что сейчас набьет Укушенному морду.

22.00. Рэмбо созвал нас к своей кровати и сказал:

— Не знаю, что будет с вами, ребята, но кажется, для нас с Бешеным Псом все кончено. — Бешеный Пес успо­коил его, сказав, что все будет в порядке, но голос у него был совсем безжизненный, и он вскоре замолчал и продол­жил точить охотничье-разделочный нож. Рэмбо взобрался на шкафчик и провозгласил: — Если Безумной Восьмерке конец, хочу сказать, ребята: эти два года были лучшими. — У него сорвался голос, и у всех у нас на глаза навернулись слезы. — С вами было классно. Да и что говорить — парни из Безумной Восьмерки ушли героями, а не слабаками!

Пожав друг другу руки и лапы, мы разошлись по крова­тям.

Пока остальные спали, я сидел на подоконнике и смотрел во двор, на Зассанца Пита. Вышла луна — сегодня она была уже не такой полной и не такой яркой. В голове роились во­просы.

Что же будет дальше? Неужели нас всех исключат ? Если не исключат, то что?

Кто будет решать нашу судьбу — Глок или Укушен­ный?

Скажет ли Глок что-нибудь о нас на завтрашнем школьном собрании? Лишат ли меня стипендии? И если да, то смогу ли я остаться в школе? Неужели Верна тоже исключат? Он же ничего не сооб­ражает!

Как рассказать обо всем родителям?

Как я вообще допустил, чтобы такое случилось?

Вспомнил, что у Мильтонов в родословной были варвары. Видимо, теперь я стал одним из них.

Понедельник, 9 сентября

08.00. В актовый зал ворвался Глок, который выглядел так, будто готов был кого-нибудь расчленить. Ноги у ме­ня тряслись так, будто под моим стулом треснула земная кора. Мне впервые предстояло узнать, что значит ока­заться не в фаворитах у Гитлера, чьим живым воплощени­ем был наш директор. Наша история давно облетела всю школу, но Глок все равно проорал ее в мельчайших под­робностях. И в его устах все выглядело просто ужасно — кошмарно! Он даже намекнул на то, что мы практиковали черную магию, используя в ритуалах кровь животных. После тирады он зачитал наши имена и велел нам немед­ленно явиться к нему в кабинет. На выходе из зала нам пожимали руки, как героям. Кое-кто даже затянул гимн «Боже, храни Безумную Восьмерку». Но в их глазах я видел радость оттого, что это не им в лицо смотрит ствол заряженной винтовки.

Глок орал на нас двадцать минут. У меня ужасно тряс­лись ноги, и я не мог смотреть ему в лицо. Он все бил по столу кулаком, твердил про «сезон дураков» и про то, что из-за нашего отвратительного поведения безупречная ре­путация школы испорчена. Наконец, он приказал нам воз­вращаться в свою комнату и заявил, что ему необходимо посовещаться с Укушенным и другими старшими наставни­ками. Мы поплелись в корпус, как группа заключенных. Во дворе собралось полшколы: они слонялись там, словно стая стервятников. Гоблин уложил чемодан и сумки и готов к отъезду. Говорит, что, если ждать худшего, никогда не бу­дешь разочарован.

10.30. Вернулись в кабинет директора за оглашением вер­дикта. На столе Глока красовалась бутылка «Меллоувуда», которая была почти пуста. (Вот чем занимались старосты, когда в субботу утром заперлись в ментовке!) Остальную поверхность стола занимала голова оленя. Бедное животное, выглядевшее столь великолепно на стене Бешеного Дома, теперь смотрелось довольно глупо, лежа на столе рядом с та­бличкой «ДИРЕКТОР».

Глок встал, оперся о спинку кресла и просверлил нас взглядом своих противненьких угольно-черных глаз.

—Джентльмены, обсудив дело с начальником вашего корпуса, учителями и заведующими кафедрами, я принял решение по поводу наказания за ваше бездумное поведе­ние и преступное пренебрежение школой и правилами. — Он перевел дыхание и смерил злобным взглядом теперь голову оленя, точно главным виновником была она. Я вдруг вспомнил Джулиана, который несся по коридору с визгами: «У них там лось! Лось!» Как бы я хотел, чтобы сейчас он был с нами — ведь он поддержал бы нас и обя­зательно что-нибудь посоветовал. Все-таки нам повезло, что у нас был Джулиан, Лутули, Червяк и другие. Они были хорошими людьми и старались сделать эту школу лучше.

—Итак, ваше наказание. Верн Блэкэддер, Саймон Бра­ун, Алан Гринстайн, Сидни Смитерсон-Скотт, Джон Мильтон — временно отстранены от занятий на период от двух до трех недель, на усмотрение начальника корпуса. До­полнительно — шесть ударов легкой тростью и последнее предупреждение. До конца года — домашний арест. Други­ми словами, покидать территорию школы запрещено, за ис­ключением выездных школьных мероприятий. Выходные отменяются.

Не успел я переварить услышанное, как Глок сбросил сле­дующую бомбу.

— Роберт Блэк и Чарли Хупер. С прискорбием сообщаю, что вы больше не являетесь студентами этого заведения. Вы исключены. — Глаза Глока сверкнули. — Ваши родители уже в курсе. До вечера сегодняшнего дня вы должны покинуть территорию школы.

Рэмбо с Бешеным Псом вышли из кабинета, не говоря ни слова. Потрясение было слишком велико. Остальные вы­строились в шеренгу. Как обычно, я стоял вторым с конца, перед Верном. С каждым ударом палки Глок ревел. Он бил сильнее, чем Укушенный, и выдерживал между ударами не-' выносимо долгую паузу. Пока он бил меня, я смотрел в гла­за несчастному мертвому оленю. Впервые за много дней я видел кого-то, кому было хуже, чем мне. Мысль о том, что я все еще жив, здоров и голову мою не отрубили, слегка уте­шила меня, но тут я почувствовал, что зад горит, и побежал по коридору, ошалело растирая ягодицы. На этот раз никто меня не приветствовал и руку не пожимал. И я не чувство­вал гордости. Не ощущал себя храбрецом. Я чувствовал се­бя трусом и дураком, который никому здесь больше не ну­жен.