восточные народы гадкие! И если русские много лет живут с этими головорезами граница о границу, то неизбежно набрались дикости. Тут их понять можно.

– И что, царь убьет этого мальчика? Ну, сына принца?

Бенкендорф опять хмыкнул.

– Тебя же он не убил. А вы одного возраста. Кстати, ты бы убил?

Мориц опешил от такого предположения.

– Я не варвар.

– Вот и он не варвар.

«Очень в этом сомневаюсь».

– Но он велел повесить пятерых ваших борцов за свободу.

Александр Христофорович пожал плечами.

– Надо было больше. – Он не стал говорить, что как следователь спасал, сколько мог. Не поверит. Решит, что собеседник оправдывается. – Они нарушили присягу, раз. – Отец стал загибать пальцы. – Хотели убить царя, два. А если взялись освобождать крестьян, взяли бы и отпустили своих собственных. Безвозмездно. С землей. Как я сделал.

У Морица совсем глаза полезли на лоб.

– Вы отпустили своих крестьян? У вас нет рабов?

Александр Христофорович зашелся тихим смехом.

– Рабов у меня отродясь не было. Я, если вы заметили, не римский патриций. По закону крепостной привязан к земле, а не к барину. Хотя, конечно, многие нарушают и мнят себя хозяевами людей. В любом случае сия практика чудовищна. Я сначала освободил своих крестьян в Лифляндии. А потом в русских имениях. Однако не до каждого сразу доходит.

Мориц терялся в догадках. Перед ним сидел очень странный человек. Если он таков, как кажется, то почему служит царю? С этим страшным понятием для юноши было сопряжено все злое, темное, вся дикость и варварство, все угнетение, которое дьявол налагает на род людской.

– Но если убить царя, то можно разом освободить всех, – предположил он. – И несчастных безгласных рабов, и тех, кто выше, но все равно лишен свободы перед его лицом.

Бенкендорф болезненно поморщился. Как же Яна загадила парню мозги! Теперь ведь не объяснить… Поэтому он сказал просто:

– Если вы убьете царя… Ну-ну, не открещивайтесь, мне по службе положено знать, что за каша варится в ваших республиканских умах… Так вот, если вы убьете царя, то убьете целый народ. Как бы вытащите из него душу. Ты к этому готов?

Мориц задумался. Убить разом всех русских? Так, чтобы их совсем не было? Но ведь это мечта – не жизнь.

– Ага, – кивнул собеседник, – а потом немцев, турок. Кто вам еще мешает? Уверяю, что и французы вскоре окажутся не так хороши, как вы думали. Нашел: евреи, вот кого вы станете по старой традиции сажать на колья и вешать у лавочек. Еще есть литовцы, которые вроде бы вы, но не совсем… – Собеседник зло смеялся, а у Морица сердце опускалось: ведь правду говорит.

– Ты меня не понял, – жестко оборвал его мысли Бенкендорф. – Русские вовсе не исчезнут. Их корова языком не слизнет. Но они лишатся души. Сострадания. Бога в сердце. Будут, как ожившие мертвецы, бродить по свету без единой воли и совести, которая их сейчас сдерживает. Вот тогда пощады не ждите. – Александр Христофорович помолчал. – А пока есть царь, она возможна. Как возможно прощение. Он – тот канат, который связывает свой народ с Богом.

– Вы поэтому ему служите? – выдохнул Мориц.

Трудно сказать. Невозможно выразить.

– Вы поляк и воспитаны в аристократических традициях, – подбирая слова, сказал Бенкендорф. – Поэтому нет смысла объяснять. Знайте вот что: сейчас очень светлый, редкий момент, когда можно если не забыть и не простить друг друга, то хотя бы начать с чистого листа. У вас есть иная дорога, кроме как палить по государям и получать от них же воздаяние в виде свинцовых оплеух.

Юноша покусал губы.

– Но я люблю родину, – жалобно произнес он.

– И я люблю, – вздохнул его отец. – Свою. Но сейчас такая минута, когда она могла бы стать у нас общей. Этого хотел Александр Благословенный, прощая вас после войны.

– Но мы не хотим прощения! – выпалил весь побелевший юноша, разом ставший похожим на Яну в минуты праведного гнева.

– Хотите смерти? – Бесстрастно осведомился собеседник. – Говорю вам: сейчас можно все изменить.

– Не у нас, у вас все изменится, – прошипел Мориц, удивляясь, какой у него злой, чужой голос. С интонациями даже не матери, а Лелевеля.

– Жаль, – вздохнул отец. – Боюсь, уже неисправимо. – Он осторожно взял юношу за плечи, наклонил к себе, поцеловал в лоб и перекрестил. – Бегите домой.

Карета остановилась у чугунной решетки с несколькими выломанными прутьями.

– Отсюда вас забрали. – Александр Христофорович помедлил: говорить – не говорить? Но потом все-таки решил, что острастка лишней не будет. – Подумайте над тем, что я сказал, и если все-таки решитесь на покушение, помните, что для моих служащих нетрудно вынуть вас не то что из сада, из постели в Париже.

Не стоило угрожать. Это разом перечеркнуло все добрые впечатления от разговора.

– Вы тоже спите вполуха, – сообщил Мориц. – Варшава – неспокойный город.

Александр Христофорович захохотал. Храбрый мальчишка! В долгу не останется.

Глава 16. Папаши

Младший сын графини Вонсович благополучно вернулся домой и сел на кровать, стараясь справиться с разноречивыми чувствами. Часа через полтора к нему зашел брат. Август был озабочен и пытался говорить о завтрашнем отъезде из столицы.

– Я никуда не еду, – отозвался Мориц. – Скажи матери, меня никто не станет преследовать.

Август застыл прямо перед ним.

– Кто тебе мог дать такие гарантии?

– Мой отец.

– Когда? – не понял брат.

– Только что. Я его видел.

– Ты бредишь, – Август протянул руку и коснулся лба Морица.

Тот пылал.

– Мама! Он бредит! У него жар! – закричал старший.

Прибежала Анна.

– Говорит невесть с кем, – продолжал Август. – В таком состоянии он не может ехать.

Было решено, что после пережитого потрясения Мориц все еще не пришел в себя. Графиня пригласила докторов. Те послушно прописали постельный режим, который юноша соблюдать, конечно, не собирался.

– У него слишком много отцов, – со вздохом констатировала Анна. – Удивительно ли, что голова у мальчика идет кругом? Если бы он познакомился с графом де Флао…

Анна и не знала, как будет раскаиваться, когда ее желание исполнится.

Вена

Меттерних ждал писем из Варшавы. Из Петербурга. С каждым днем коронация царя в Польше приближалась. А искомая война русских с Персией пока не началась.

Посольство кизилбашей двигалось медленно. Уже дошло до Москвы, а их никто не карал. Аманаты оставались на свободе, да еще и были осыпаны императорскими подарками.

Канцлер сминал на рабочем столе бумаги. Ничего. Ни одной путной новости. Он больше не мог ждать, хотя и привык к долгой охоте из засады. Кто же против него играет? Клеменс чувствовал с противоположной стороны не то чтобы уверенную руку, нет, но какую-то непроницаемую защиту. Стену, которая не пропускала его вглубь. Молодой царь делал ошибки. Его генералы бывали то дурны, то бездарны. Среди министров всегда найдется продажный… Но их всех словно бы покрывали сверху. Давно должна была начаться вторая война на востоке. Граница держалась на живой нитке: и все же не рвалась.

В Польше мог полыхнуть мятеж, но, по сообщениям из Варшавы, там Николая просто носят на руках! А должны были бы… Известия из Турции не утешали. Султан и паши храбрились, хотя прошедший год войны был для них совсем нелегок.