Матушка Вилда с сожалением посмотрела на потухшую трубку, и Юрек поторопился дать ей вторую порцию табака. Рассказ старой маркитантки и впрямь был занимателен, к тому же ему хотелось сгладить свою резкость. Он заметил, что Матушка Вилда опешила от его дерзости, но почему-то не начала поносить его последними словами, как обычно заканчивались её ссоры с другими маркитантами.

Раскурив трубку, она продолжила:

— О случившемся стало известно императору Рудольфу II, и он даровал Рут дворянское достоинство. В герб Рут фон Тальхайм имперские герольды поместили девушку с тем самым знаменем, которое отважные маркитантки вместе с хуренвайбелем подняли над полковым обозом. Это ещё раз доказывает, что женщины никак не хуже мужчин.

— А я и не спорю...

Тени сгустились настолько, что стало трудно различать лица. Многие солдаты уже уснули, забылись тяжёлым сном, некоторые всё ещё ворочались — с полупустым желудком трудно засыпать, а ветераны, которым всё было нипочём, запели солдатскую песню:

— Я старый, стреляный солдат, Ничем особым не богат, Прекраснейшая дама! Не золото, не серебро, Одна лишь честь — моё добро. В том признаюсь вам прямо.

Юрек тяжело вздохнул. Он мысленно корил себя за то, что, уходя из монастыря, не помолился как следует. Мысли Юрека были заняты предстоящей дальней дорогой, поэтому его крестное знамение было чисто формальным, без души. Потом он об этом вспоминал не раз и просил Господа простить раба божьего Юрия Кульчицкого, да вот только молитвы, произнесённые в церкви, быстрее доходят до сияющих божественных высот. По крайней мере, он так думал.

Солдаты пели:

—...Весь провиант мой — хлеб и сыр, Не больно тут устроишь пир! Но не поймите ложно: Лишь были б хлеб, да табачок, Да придорожный кабачок — И жить на свете можно!

Но вот песня затихла, и ночь приняла в свои благословенные объятия армию Карла Лотарингского. Только слышны были негромкие оклики часовых, проверявших, не утащили ли лазутчики османов кого-нибудь из товарищей, да изредка недовольно ржали и всхрапывали кони, которым перепало совсем немного овса — фуражиры, как обычно, не смогли доставить лошадям корм в достаточном количестве. Юрек устроился в своём фургоне со всеми удобствами, но сон всё не шёл к нему. Перед его глазами стояла Вена, которую он знал только по описаниям Младена Анастасиевича. Это был сказочный хрустальный город. Так Юрек и уснул, восторженно созерцая то, что нарисовало его воображение.

Алексашка, очарованный Веной, бродил по ней, открыв рот. С некоторых пор он считал, что краше Амстердама нет города в подлунном мире, но когда попал в столицу Австрии, то главный город Нидерландов вдруг превратился в его глазах в большую (правда, хорошо ухоженную) деревню на болоте, осушенном каналами. Пожалуй, лишь тюльпаны скрашивали серость амстердамского пейзажа. А Вена была как парное молоко — блистательная, светлая, со сказочно красивыми домами, украшенными разными фигурами и барельефами. А вся округа Вены напоминала один огромный, великолепный сад, увенчанный красивыми виноградниками и фруктовыми садами.

На товар Ильина-младшего покупатель нашёлся быстро. Венского купца Йогана Крамера совершенно не интересовало сомнительное происхождение кавьяра, хотя он знал, что торговать русской икрой имел право лишь представитель амстердамско-ливорнской компании Исаак Ян Ниджс; заплатив за икру очень большие деньги (по меркам Алексашки), он точно знал, что получит двойную прибыль. Что касается сёмги, то и она пошла на «ура». Договорился Алексашка с Крамером и о дальнейшем сотрудничестве. И теперь Ильин-младший ждал, пока Корнелиус ван дер Гатен завершит свои дела в Вене, чтобы отправиться в обратный путь — уже налегке. Товар он намеревался прикупить в Амстердаме, так как дороги стали небезопасными из-за рыскавших везде турецких разведывательных отрядов.

Жили они в гостинице на Грихенгассе — Греческой улице. Обедал Алексашка обычно в «Греческой таверне», расположенной на углу, образованном улицами Флейшмаркт и Грихенгассе. Еда в таверне была сытной и недорогой. Но главное, там заправляли греки, которые исповедовали православие. Узнав, что он русский, греки обслуживали Алексашку по высшему разряду. У него даже был свой стол. Перед тем, как приступить к трапезе, Ильин-младший молился, и хозяин таверны вместе с обслугой наблюдали за ним с радостным умилением.

Поскольку днём ему делать было абсолютно нечего, он принялся обстоятельно исследовать Вену и её предместье. За длинную дорогу Алексашка так насиделся и належался, что ноги сами несли его, куда глаза глядели. А посмотреть в столице Австрии было на что.

Город окружала стена, и был он, в общем, небольшим. Зато за городской стеной раскинулись обширные предместья, окружённые мощным рвом и валами. Городской ров был широк, вал очень высок, стены толсты и внушительны, с множеством башен и бастионов, и Алексашка не представлял, как можно одолеть такую твердыню. Это обстоятельство успокаивало горожан, которые на улицах и в тавернах только и говорили о предстоящем походе турок на земли Священной Римской империи. Война ещё не началась, но её грозный призрак витал над городом — днём незримый, а по ночам — на чёрных крыльях, присматриваясь к будущим жертвам.

Дома горожан о трёх-четырёх этажах были просторны, богато украшены, хорошо и крепко построены. Во всех окнах сияли дорогие венецианские стёкла, а в комнатах пели птицы. Алексашка удивлялся — кроме большого количества дорогой утвари, в каждом доме обязательно имелась красивая клетка с пернатыми, и не только певчими, но и совершенно экзотическими, видимо, привезёнными из южных заморских стран.

Высокие фронтоны на домах были украшены со вкусом и роскошью, большая часть строений расписана внутри и снаружи, все здания каменные, крытые красной черепицей, а погреба под домами, по словам словоохотливых греков, были глубоки и широки. В народе говорили, что одна Вена на земле, другая — под землёй. Улицы и переулки были вымощены твёрдым камнем, которому не вредили колёса повозок, а церкви, построенные из тёсаного камня, поражали воображение своими размерами и убранством. Они были большими и светлыми, с великолепными рядами колонн и драгоценными реликвиями, украшенными золотом, серебром и драгоценными камнями.

Гостиницы, лавки и просто дома бюргеров назывались обычно по какому-либо помещённому на них рельефу, железной вывеске или другой примете. На небольшой улочке Шёнлатернгассе одно из зданий именовалось «Домом василиска». Алексашке рассказали, что однажды при рытье колодца в том месте был обнаружен зверь-василиск. Кто его победил, в легенде не говорилось, но образ сказочного чудища навечно остался запечатлён на Шёнлатернгассе, что в переводе означало «Переулок прекрасного фонаря». Но гораздо больше было в Вене улиц и площадей, носивших наименование профессий ремесленников, которые имели там свои мастерские: Бекерштрассе («Улица пекарей»), Вольцайле («Шерстяной ряд»), Тухлаубен («Посёлок суконщиков»), Шустерштейг («Улица сапожников»), Гольдшмидгассе («Переулок золотых дел мастеров») и других, всех не упомнишь.