— На задки! — долетела с батареи визгливая команда.

Поздно... Паника захлестнула и развалившуюся лаву запорожцев, и орудийную прислугу. Первые всадники, отчаянно охаживая плётками лошадиные крупы и не обращая внимания на начальство, уже проносились мимо наблюдательного пункта. Лафеты, не тратя время на перевод орудий с высокой оси для стрельбы на низкую коленчатую ось для похода, номера сразу сцепили с передками, и ездовые рванули с места крупной рысью. Стоявшие в прикрытии две сотни, поддавшись стихии стадного бегства, также попрыгали в сёдла и галопом помчались в тыл.

Тщетно Врангель, Топорков и другие офицеры пытались остановить запорожцев — орали, размахивали руками, кто-то палил в воздух. Казаки, ошпаренные паникой, неслись неудержимо.

Лошади артиллерийских офицеров вырвались из рук коновода и ускакали, развевая пустыми стременами. Оставшись безлошадными, те исступлённо отстреливались из револьверов. А вырвавшиеся вперёд красные конники уже пролетали на карьере последние сажени, вздетые клинки ярко поблескивали на солнце...

Врангель кинулся к автомобилю. На бегу обернулся: офицер-артиллерист выстрелил из револьвера в первого подскакавшего, другой со всего маха опустил на его фуражку клинок, а рядом рубится, крутясь на своей гнедой и взбивая чёрную пыль, Топорков, окружённый несколькими врагами.

Споткнулся, замахал руками, но удержал равновесие... И замер в ужасе: автомобиль стоит пустой — ни шофёра, ни помощника, — работает на холостом ходу, а передние колёса по самую ось зарылись в разбухшую чёрную пахоту.

Две рыжие куртки ярко мелькали далеко впереди...

...Тела молодых казаков, распластанные в общей луже рубиновой крови, густой и ещё не остывшей, кучно и беспорядочно валялись у западной околицы Синюхинского. Сгрудившись вокруг, корниловцы сумрачно уставились на белые безжизненные лица. Тягостное молчание прервали затяжной вздох и шёпот: «Насылу росстрэлялы... Дуже тряслысь рукы...» С краю кучи лежало длинное сухое тело старика возчика: его случайно поставили рядом с константиновцами и тоже расстреляли. Чуть поодаль одиноко стояла осиротевшая подвода, кем-то уже распряжённая...

...Что есть мочи кинулся Врангель через дорогу — к кукурузному полю: высокие пожухшие заросли обещали спасение. Но до них — не меньше версты.

Справа и слева врассыпную скакали казаки, бежали вприпрыжку артиллеристы — офицеры и солдаты. В спину толкал яростный шум боя.

Обернулся ещё раз: на месте, где стояли орудия, бурлит свалка из людей и лошадей, палят винтовки и пистолеты, взлетают и падают клинки.

Встречным напором воздуха из головы выветрило все мысли. И лишь одна пульсировала бешено, в такт с сердцем: остаться в бою без лошади — верная смерть. И его этому учили, и сам он учил....

На высокой оси одно из орудий, запряжённое тремя уносами, опрокинулось при выезде с поля на дорогу. Трое ездовых соскочили с лошадей и кинулись врассыпную. Их тут же настигли и зарубили.

Опрокинулось и второе орудие, запряжённое только двумя уносами. Ездовой корня, пожилой и опытный фронтовик, живо соскользнув на землю, рывком отстегнул вагу, взгромоздился на круп к ездовому переднего уноса, и лошади, избавившись от 37-пудовой тяжести, понеслись галопом...

Откуда-то сбоку прибился к Врангелю поручик-артиллерист. Без фуражки, безусое лицо белее полотна, голос переламывался отчаянием:

— Ваше превосходительство! Лошадь! Лошадь мою возьмите!

— Нет!

— Ну как же, ваше превосходительство... Возьмите лошадь!

— Нет, я сказал!

Поручик, будто привязанный, скакал рядом, беспрестанно оборачиваясь.

— Нагоняют, ваше превосходительство!

Не останавливаясь, рывком расстегнул крючки мундира.

— Тем более... не возьму! В хутора... скачите! — слова еле пробивались сквозь сбитое дыхание. — Во весь опор... Корниловцев и черкесов сюда! И конвой... Лошадей моих...

Выпалив «Слушаю!», поручик ошалело вонзил шпоры в уже кровоточащие бока лошади и поскакал к дороге...

Оглянувшись, Врангель увидел трёх всадников: устремились прямо за ним — и полутора сотен шагов не осталось. До кукурузного поля — куда больше... Господи, спаси и сохрани!

Пока прикидывал, успеет добежать или нет, инстинкт решил за него... Встал как вкопанный и развернулся лицом к врагу. Шашки нет — оставил с вещами. Только револьвер, семь патронов всего. Но прежде хоть чуть-чуть отдышаться... Потянулся к козырьку — поплотнее натянуть фуражку, а её уже и нет: слетела, и не заметил где... Смахнул пот с бровей. Пальцы с привычной лёгкостью нашли застёжку кобуры и...

Будто молния, испепеляя, пронзила от макушки до пят. Онемевшая рука машинально — уже без надежды — ощупывала пустую кобуру, а разум никак не мог осознать... Это что ещё за... Ч-чёрт подери! Ведь сам же вчера подарил револьвер старому черкесу. Совсем вылетело... Задница, а не голова!

Беспомощность разом выжала последние капли сил. Всё в нём умерло. Жила только саднящая боль в груди — пульсировала без остановки и билась в горло, словно рвалась наружу.

Заворожённый, смотрел, как приближаются преследователи. Клинки опущены, полы защитных черкесок машут, как крылья, погон не разобрать... Ах, да ведь их и быть не может... А его-то генеральские серебряные зигзаги и лампасы, конечно, прекрасно видны. Потому и кинулись именно за ним очертя голову...

Вот на ходу нагнали бегущего солдата-артиллериста. Грохнул выстрел. Заржав, упала под одним из конников лошадь, а двое других набросились на жертву... Следующий — он.

Сапоги вросли в пахоту...

В сознание вторглись вдруг щелчки кнута и женские крики. Голова сама дёрнулась вбок: по дороге несётся, сотрясаясь и хлопая боковыми занавесками, лазаретная линейка. По мокрым спинам пары лошадей хлещет кнут, с ним ловко управляется занявшая место ездового сестра милосердия.

Силы взялись невесть откуда. Рванул наперерез линейке, но не успел... Уже не оглядываясь, погнался вслед. Полуторафунтовый «Гёрц», потяжелев до пудовой гири, тянул за шею вниз и нещадно колотил в живот. Нет, чёр-рт, не успеть... Наддал ещё... Слава Богу, грунт подсох немного и сапоги разношенные... Догнал-таки и, вцепившись в прыгающий борт, вскочил...

На носилках, установленных на правом сиденье, трясся артиллерист полковник Фокк. Грудь широко перевязана. Голову придерживает вторая сестра — значит, жив ещё...

Выхватив из его кобуры браунинг, обернулся: пара всадников отставала...

Пересохший рот судорожно заглатывал обжигающий воздух, но боль в груди словно перекрыла доступ в лёгкие. Рука, сунувшись под мундир, пыталась унять бешено колотящееся сердце...

И не отдышался, как жаркая волна ярости, отчаяния и горечи накрыла с головой...

Батарея погибла. Запорожцы — лучший полк в дивизии! — позорно бежали. И он был бессилен остановить их... Начальник дивизии он или кто?! До сих пор не смог взять в руки части... Месяц уже командует! И ведь состав сменился больше чем наполовину... Из тех трёх почти тысяч, кто встретил его недовольно и насмешливо, одни погибли, другие лежат по лазаретам и госпиталям — кто ранен, кто болен... Новые уже бойцы, при нём поступили... А Деникину с Романовским как это позорище в сводке преподнести?! Хоть сквозь землю провались...